«Энергетический императив» и «гипнотизм силы»: опыт самопознания в эпоху сильных токов
Оглядываясь назад, Ойген Дизель называл новую эру, начавшуюся в конце XIX века, «энергетическим веком», полагая, что «культ этой энергии» стал «истинной религией рубежа веков». Не только религией, но и самой трезвой реальностью: возникший тогда «энергетический, непрестанно индуцирующий и усиливающий сам себя поток процессов» привнес в мировую историю совершенно новые тенденции. «Ключевым словом нашего времени» стало выражение «будь энергичным», пишет в 1913 году врач Отто Шер в книге «В борьбе за лучшие нервы и повышение эффективности». «Как стать энергичным?» – так назывался известный медицинский справочник эпохи Вильгельма, в котором немало внимания уделялось воспитанию и укреплению воли (см. примеч. 110).
Было ли понятие «энергия» тем волшебным словом, ключом, который лучше всего передает тенденции индустриальной эпохи и связь неврастении с этим временем? Объясняет ли оно, насколько технические процессы – новый «силовой поток» (Kraftstrom) и электрификация – насквозь пронизали мышление и восприятие? Может, оно и есть связующее звено между опытом нервов и политикой? Ведь «энергия» входила и в политический словарь того времени. Но это было многозначное понятие: многозначное как по содержанию, так и по требованиям. Оно могло призывать как к покою, так и к неудержимой активности; могло указывать и на технизированное, и на спиритическое мышление, и могло скрывать один образ мыслей под маской другого. В таком свете понятие «энергия» кажется лишь блуждающим огоньком.
У этого эффекта есть свои причины. «Энергия» вовсе не является серьезным физическим термином, как полагают многие далекие от физики люди. Это понятие с самого начала имело элемент метафизических спекуляций. Его карьера в истории науки началась с романтической идеи о жизненной силе; исходно «энергия» относилась скорее к живой, чем к неживой природе. Закон сохранения энергии был впервые выдвинут в 1842 году врачом Юлиусом Робертом Майером применительно к живым организмам, а уже позже Герман Гельмгольц распространил его на все виды материи. Дальнейшая история концепта «энергия» также характеризуется взаимодействиями физики и антропологии. Во всем этом ощущается действие той мощной силы внушения, которая столь характерна для технического прогресса. В одном из романов Натаниэля Готорна есть образ, навеянный поездкой по железной дороге 1851 года, в котором «материальный мир благодаря силе электричества превратился в единый огромный нерв, пронизывающий за время одного вдоха тысячу миль» (см. примеч. 111).
На фоне стремительного технического прогресса продолжалось начавшееся еще с Гальвани взаимопроникновение учений о нервах и электротехники. Электротерапия переживает заметный подъем с середины XIX века; при этом импульсы для ее развития поступают и с технической, и с теоретической стороны. Люди по-прежнему не понимали сущности ни нервной силы, ни электричества, и могли только предполагать, что же собственно происходило во время сеанса электротерапии. Довелось узнать и то, что с помощью электричества человека можно не только исцелить, но и убить.
Уже закон сохранения энергии, первый закон термодинамики, применительно к нервам обладал двуликостью: с одной стороны, он нес утешительную весть о том, что энергия никогда не теряется, с другой стороны, напоминал, что энергия не возникает из ничего и нужно обходиться той, которая уже есть в наличии. Непосредственно пессимистическое действие исходило из второго закона термодинамики – закона энтропии, сформулированного Клаузиусом в 1850 году. Из него следовало, что при всех процессах превращения энергии полезная энергия невосполнимо теряется. В соответствии с этим все процессы использования энергии – все то, что для дилетанта является «производством энергии» и где в каком бы то ни было виде появляется энергия, – являются в то же время процессами уничтожения энергии: парадокс, с которым «энергетическая политика» до сих пор не справилась. То есть современная цивилизация с ее растущими энергетическими затратами производит в то же время все большее количество негодной – слишком слабой, слишком рассеянной – энергии, своего рода «энергетических отходов»: эта мысль обнаруживает поразительное сходство с представлением о закономерно и необратимо нарастающей нервозности – того суетного, недееспособного беспокойства, которое следует за сверхактивностью. Недаром Маргарет Э. Кливз писала, что неврастеники постоянно «оказываются лицом к лицу с интереснейшей проблемой жизни – сохранением энергии», и утверждала, что знает, о чем говорит (см. примеч. 112).
Теория о росте нервозности в индустриальную эпоху обладала внутренним сродством с законом энтропии. Закон сохранения энергии, как установила Мария Озитцки, стал очень популярен уже в 1860-е годы, в то время как закон энтропии естественные науки встретили сдержанно.
С выходом книги Бальфура Стюарта «Принцип сохранения энергии» (1873) второй закон также привлек к себе внимание общества, на него стали ссылаться те, кто с пессимизмом смотрел на будущее цивилизации (см. примеч. 113). Этот процесс по времени совпадает с зарождением теории нервозности и вполне ей соответствует. С этого момента тема «энергия» была связана со страхом утраты энергии.
Бирд благодаря сотрудничеству с Эдисоном был знаком с новейшими достижениями электротехники, а электротерапия порой становилась для него главной специальностью. В бирдовском учении о неврастении в целом преобладало представление об ограниченности запаса энергии. Это тем более примечательно, что в это время резко возрастает масса доступных для промышленности энергетических ресурсов. Хотя литература на тему нервов в своей терминологии свидетельствует скорее о механистическом понимании человека, однако она содержала огромный опыт знакомства с пределами его функциональных способностей. Человек, стоящий в центре учения о неврастении, не был машиной в том смысле, что его можно было бы перевести на более высокие обороты. С точки зрения человеческого опыта закон об энтропии был доступнее и понятнее, чем с точки зрения опыта технического. Георг Хирт остроумно описывает опыт старения как «ощущение собственной энтропии; не будь у нас этого ощущения, мы становились бы жертвами поздних соблазнов» (см. примеч. 114).
В истории техники представление о том, что людям нужно уметь обходиться ограниченным количеством энергетических ресурсов, которое нельзя увеличить, но можно возобновлять посредством тщательно продуманного обращения с ними, принадлежит «деревянному веку», когда хозяйственная жизнь человека проходила в осознании ограниченности водных, лесных, животных и почвенных ресурсов. Это сознание пронизывало весь менталитет. Еще в XX веке старик – хозяин водяной мельницы поучал своих племянников: «Тот, кто всецело зависит от природной энергии, становится терпелив и откладывает в сторону все холерическое и “энергическое”. […] Так мельник становится флегматиком или вовсе меланхоликом» (см. примеч. 115). Стремление к «энергичности» свойственно, напротив, эпохе угля, когда кажущиеся безграничными возможности роста изменили менталитет. Однако эта экспансивная энергия сопровождалась сомнениями в ее возобновимости. Отождествление «энергии» в человеческом и в технико-физическом смысле стало более проблематичным и напряженным, чем в то давнее время, когда техника функционировала еще в основном на базе возобновимых энергоносителей.
