Находясь в крайнем смятении чувств, Марфа пошла в Геркину резиденцию – крошечный кабинетик в конце коридора. Там, едва заметный среди бумажных завалов, сидел великий журналист и кропал очередную нетленку. Марфа всегда искренне изумлялась, зачем Егоркину окружать себя бумажными кучами, когда все документы можно хранить в компьютере, но потом поняла, что Герке было комфортно жить, спрятавшись за кипами от досужих «приставак», в число которых входило и надоедливое начальство. Иллюзия публичного одиночества. Вот как называл это Егоркин.
Марфа раскопала великого журналиста и, вытащив на свет божий, припала к его щуплому плечу.
Минут десять она посыпала голову пеплом, минут сорок тот ругал ее почем зря, время от времени переходя на ненормативную лексику, а потом, пожалев поникшую под грузом вины Марфушину головушку, предложил:
– Ладно, так и быть. Отвезу твою подопечную к своей тетке на дачу. Она руку сломала третьего дня, плачет, рыдает, ухи просит, взывает о помощи. Как ты думаешь, эта Юля согласится с ней пожить? Пока до октября, а там видно будет. Все под присмотром. Кстати, весьма мудрым и добрым. Идет?
Юный корректор Танечка Липина заглянула в кабинет великого Геры Горского, чтобы задать заранее приготовленный и отрепетированный в туалете вопрос, и увидела, как наглая Марецкая тискает бедного гения, а тот даже не сопротивляется. Танечка так оскорбилась, что напрочь забыла свой вопрос, хлопнула дверью и быстро пошла по коридору, твердо решив, что при случае обязательно сделает этой суке Марецкой какую-нибудь гадость.
Даже не догадываясь о том, что на нее кто-то имеет очень большой зуб, Марфа сразу обрадовала Юлю по телефону, стараясь, чтобы нарисованная ею перспектива выглядела максимально привлекательной. Однако девушка отнеслась к предложению настороженно. Она не привыкла доверять людям, не ждала от них ничего хорошего, поэтому, поразмыслив, Марфа, прихватив с собой Герку, бросив все, срочно выехала в Пушкин. Она не сомневалась, что все Юлины страхи испарятся, как только она увидит Геркину лопоухую и веснушчатую моську, которая у всех людей без исключения вызывала чувство тихого умиления.
Все именно так и случилось. Успокоившаяся Юля собралась, позвонила заведующей детским садом и, выйдя к машине, быстро юркнула на заднее сиденье.
В который раз Марфе стало ее жалко, но она одернула себя. Не время сюсюкать! Надо пристроить беглянку в хорошие руки!
Дача Геркиной тетки находилась под Петергофом, то есть гораздо ближе, чем Пушкин, что само по себе было неплохо. Юлю селили, как выразился Егоркин, «на расстоянии вытянутой руки», а значит, могли быстро приехать к ней в случае чего.
Марфа не была знакома с тетушкой Егоркина, поэтому немного переживала. Что она будет делать, если ничего не срастется?
Но все срослось, и даже лучше, чем предполагалось.
Тетушка с ласкающим слух именем Агния Львовна встретила беглянку так, словно ждала ее появления всю сознательную жизнь. В известном смысле так и было. Заросшие сорняками грядки и высохшие клумбы взывали о помощи. Однако Агния Львовна ни на минуту не позволила измученной Юле усомниться, что здесь ее ждали вовсе не как работницу.
Егоркин, при виде тетушки мгновенно впавший в детство, стал канючить и требовать пирожков, ватрушек и малинового варенья. Агния Львовна стала суетиться, ловко привлекла в качестве помощницы Юлю, та быстро ухватилась за знакомое дело и накрыла на стол в считаные минуты.
Поглощая знаменитые по рассказам Егоркина пирожки и наблюдая за позитивными изменениями в Юлином облике, Марфа понемногу успокаивалась.
Бывшая узница домашнего концлагеря порозовела, на щеках заиграли ямочки, даже вечно опущенные уголки губ приподнялись и сложились в милую улыбку.
«Какая хорошенькая», – подумала Марфа.
«Да она красавица», – подумал Герка и решил, что будет навещать Марфушкину подопечную каждый день.
Ну или через день.
Когда они с Егоркиным уезжали, Юля проводила их до калитки и долго махала вслед. Бедная девочка! Она на них надеется!
Марфа осторожно выдохнула и сразу обругала себя. Походя изменила человеку судьбу и тут же скинула на плечи другим, потому что не имела никакого понятия, что с этим делать дальше.
И когда она только вырастет?
Сосед
На следующий день было воскресенье.
Марфа не очень любила выходные, потому что никогда не могла придумать, чем заняться, чтобы отдохнуть. Каждый раз в голову приходила только мысль о том, что в воскресенье можно наконец отоспаться. Однако и с этим выходила неувязка.
Среди журналистов жаворонков почти не бывает, все совы. Марфа была досадным исключением: вставала ни свет ни заря, пребывала по утрам в отличном настроении, и работалось ей гораздо лучше в первую половину дня. К вечеру, наоборот, запал спадал, часам к восьми она начинала позевывать, к девяти просто валилась с ног, а в десять была готова заснуть с открытыми глазами и даже стоя. Это было не по-журналистски и вообще несовременно. Акуле пера положено бдеть и творить ночью, а днем – маяться и чахнуть. Марфа даже немного стыдилась этакого октябрятского распорядка дня, но поделать ничего не могла. Даже в новогоднюю ночь, вытерпев без сна часов до двух, она все равно вскакивала в шесть утра, готовая к труду и обороне. Особенно рано она просыпалась в выходные. Почему-то спать не хотелось совершенно!
Нынче все случилось как всегда.
Вчерашние страсти по Юле Бубенцовой не помешали ей хорошенько выспаться и даже как-то поутихли. В самом деле, это никакой не пипец! Совсем даже не пипец! Помогла человеку начать новую жизнь, и всего делов! В конце концов, Юля – девушка взрослая! Да ее, Марфу, за такое наградить надо! Премией в размере оклада! Нет! Двух окладов и путевкой в Ессентуки!
В приподнятом настроении Марфа поскакала на месте, потянулась и, решив, что для утренней зарядки потрудилась достаточно, проследовала в ванную и долго мылась, распевая «Нам ли стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы». «Марш энтузиастов» был как нельзя кстати, и она повторила все, что из него помнила, раз десять.
Наконец она выключила душ, потянулась за полотенцем и вдруг поняла – именно поняла, потому что никаких звуков снаружи не доносилось – что за дверью стоит человек. Сердце скакнуло из груди, пронеслось по горлу и застряло там, продолжая бешено биться. На минуту она замерла, пытаясь справиться с приступом животного страха, потом все же вылезла из ванны и дрожащими руками напялила на себя халат. Кто может быть там, в темном коридоре? Марфа на цыпочках подошла, приникла к двери, изо всех сил напрягла слух и в ту же секунду услышала чье-то прерывистое дыхание. Она беззвучно несколько раз открыла рот, а потом сползла на пол и затаилась, чувствуя, как от ужаса волосы на голове стали стремительно высыхать и вставать дыбом.
Что делать? Сидеть, запершись в туалете, пока он не уйдет? А если он не уйдет? И кто такой этот он? И почему он, а не они?
