Сидоров задумчиво подергал себя за ус:
– Тогда как вместо настоящей картины появилась копия? Откуда?
Марфа посмотрела прямо в полковничьи глаза:
– Я не зна-ю. Я ни-че-го не ме-ня-ла. Зачем мне это? Для чего?
Сидоров кивнул:
– Это точно. Вам вся эта заварушка ни к чему. Так и Волынцев сказал. Кстати, Федору Юрьевичу спасибо не только за спасение вашей жизни. Главное, что, когда он понял, или, скажем так, предположил, что весь сыр-бор из-за картины приключился, не стал заниматься самодеятельностью, а сразу пришел ко мне. Я Федора знаю давно, поэтому поверил, а приди кто другой… Не знаю…
Марфа потрогала щеки, и ей показалось, что у нее температура. Никогда еще ее не обвиняли в обмане. В чем угодно, только не в этом!
Герка покосился на нее, но утерпеть не смог.
– Как они догадались, что к ним в руки попала подделка, понятно: краска свежая была, – начал он, – но почему Гершвин решил, что копию им подсунула именно Марфушка – ой, прости! – Марфа? Почему он не подумал на этого Бердина?
Он ждал, что полковник снова осерчает и прикрикнет на него, поэтому загодя задвинулся немного назад, но Сидоров только сердито глянул.
– Если бы архитектору пришла в голову идея заполучить картину, он бы и рассказывать о ней никому не стал.
– Подождите, – вдруг вскинулась Марфа, – так это Гершвин прислал ко мне отморозков?
– Ну что вы! – снова как будто оскорбился за банкира Сидоров. – Александр Абрамович такими вещами не занимаются. Это наш старичок Пухов подсуетились. Он ведь решил, что вы настоящую картину спрятали-с.
– Немудрено. Вы ведь тоже на меня думаете.
– Не думаю. Просто убедиться хотел, что вы та, за кого себя выдаете.
Марфе показалось, что полковник доволен. Чем? Тем, что не она украла картину сама у себя?
– Когда первый раз ничего не получилось, они установили слежку. Авось вы сами наведете на место, где спрятали ценную вещь. Тут в дело опять вмешался Федор. Он вас охранял и никому не давал приблизиться. Тогда решили зайти с другой стороны. Алина Маланина…
– Кто? – не выдержала Марфа.
– Девушка, которая приходила к Федору, – спокойно пояснил Сидоров. – Она представилась давней знакомой, дочерью друга семьи.
– Он что, давнюю знакомую узнать не смог?
– Они встречались, когда та была еще подростком. Риск, конечно, был, но очень быстро они выяснили, что у Федора сложные отношения с родителями, поэтому ничего спрашивать у них он не станет. Девушка вошла в доверие…
– Зачем?
– Было предположение, что картина спрятана в мастерской. Пока Федор спал, Алина обыскала жилье, а в разговоре пыталась выведать, куда еще вы могли ее деть.
– Ничего себе! И он ни о чем не догадывался?
– О чем он должен был догадываться?
– Что его разводят! – выкрикнула Марфа.
– Да помилуйте-с! С чего ему так думать?
Полковник аж ручками всплеснул.
– Он все понял, только когда обнаружил в телефоне Алины переписку с одним из подельников Пухова. Чтобы в конце концов добраться до вас, Федора нужно было выманить из города. Увезти подальше. Была выдумана жалостливая история с болезнью любимого папы. И не где-нибудь, а за восемьсот верст. За это время ребята Пухова должны были вас захватить и выбить наконец информацию. Все почти так и получилось, но обман вскрылся. Федор тут же выехал в Питер.
– А позвонить он не мог?
– Девушка Алина, или как там ее, выкрала телефон и благоразумно отключила. Федор заметил это только в машине. Он очень боялся, что не успеет вас спасти.
– Он и не успел. Я сама выбралась.
– Вы смелая, – похвалил полковник.
– Ага. Очень, – буркнула Марфа, хотя ей было приятно услышать это от такого человека, как Сидоров.
Жаль, Федора нет. А где, кстати, он?
Сидоров словно услышал ее вопрос и, посмотрев на часы, сказал:
– Федор сейчас как раз присутствует на задержании всей разлюбезной компании, в том числе и девушки Маланиной. Ивана Анатольевича Пухова нам удалось задержать ранее: вчера вечером. Именно его показания легли, так сказать, в основу моего повествования-с.
И тут подал голос Герка.
– Я так и не понял, – напористым журналистским баритоном спросил он, – если у Пухова на руках подделка, то где же подлинник?
Сидоров гневно зыркнул на ретивого журналиста, но Егоркин уже включил Геру Горского и потому ничего не боялся.
– Какие у следствия версии на этот счет?
Полковник, про себя удивившись тому, что тщедушный журналист вдруг так осмелел, все же ответил:
– Будем разбираться, господа.
Потом нахмурил брови и противным голосом добавил:
– Должен вас предупредить, что все сказанное – оперативная информация и сообщаю я ее вам, господа хорошие, только для того, чтобы вы, чего доброго, не начали какое-нибудь, так сказать, журналистское расследование и не сорвали бы всю операцию. А вас, господин Гера Горский, я предупреждаю индивидуально: если хоть один человек…
– Я буду нем, как печка! Как партизан! Как разряженный смартфон! – выкрикнул Герка и истово перекрестился на портрет президента, висевший над столом полковника.
Сидоров оглянулся, посмотрел и тяжело вздохнул. Ох уж эти журналюги. Ничего святого.
– А я могу рассчитывать на эксклюзивное интервью по результатам расследования?
«Ну и прыток этот пострел!» – подумал полковник, а вслух со всей любезностью, на какую был способен, сказал:
– Всенепременно-с, господин Горский. Следственный комитет всегда открыт для общения с прессой.
Марфа, впавшая в ступор после слов о том, что Федор участвует в задержании, очнулась и посмотрела на полковника.
Вид у него был до того сахарный, что сразу стало ясно: никакого интервью Герке не светит.
Егоркин же, вдохновленный обещанием и предвкушая грядущие разоблачения, уже не мог сидеть, поэтому вскочил со стула и, подрыгав ногами, переместился поближе к полковнику. Сидоров, неодобрительно наблюдая за его телодвижениями, посмотрел на Марфу, которая сидела, сжав руки, и решил, что беседу в детском саду пора заканчивать.
– Ну-с, молодые люди, а засим разрешите откланяться. Дела-с.
Полковник тяжело поднялся и, видя, что посетители продолжают смотреть на него в ожидании, картинно повел рукой, указывая на дверь.
Герка оглянулся и снова уставился на Сидорова преданным взглядом. Сейчас начнет приставать, догадался полковник, поэтому собрал на лбу все имеющиеся морщины и не терпящим возражения голосом заявил:
– Не смею задерживать.
