Федор поперхнулся и закашлялся. Сидоров спохватился, виновато крякнул и стал старательно жевать кусок колбасы.
Волынцев воспользовался паузой и спросил:
– Вы полагаете, что подлинник Черчилля находится у Куколевского?
– По всему выходит, что так.
– И какой план?
– Будем ждать, когда картина появится на черном рынке. Тут все и выяснится: кто-с и чего-с.
– А если Куколевский не захочет ее продавать? – спросила Марфа и взяла пустую чашку.
Федор тут же налил чаю и пододвинул вазочку с вареньем.
– А что еще с ней делать? – удивился Сидоров. – Повесить на даче? Вы хоть примерно представляете стоимость картины? Не забывайте, скоро выборы, а значит, господину депутату нужны деньги. Да и опасно оставлять эту вещицу у себя. Не дай бог кто увидит, начнет думать, свяжет с убийством Мышляева…
– Вы хотите сказать, что… Мышляева…
Сидоров покрутил головой:
– Пока это лишь предположение. Все выяснится, когда вышеназванный депутат попадет к нам в руки, а голыми руками, извиняюсь за каламбур, господина Куколевского не возьмешь. Тут целая операция понадобится, потому что взять его можно будет только во время сделки. Так сказать, с поличным. Для этого надо знать, где и когда она состоится.
Тут Сидоров быстро глянул на Волынцева.
– У меня появилась мысль, – осторожно начал он, – подстегнуть нашего любителя живописи к активным действиям. А то в самом деле, чего доброго, затихарится.
– У него выборы на носу. Сами сказали, – вступила Марфа.
– Ну выборы выборами… А с другой стороны, начнешь шустрить с картиной – привлечешь ненужное внимание. Куколевский – калач тертый, зря подставляться не будет. Как раз именно потому, что выборы.
– Так что вы придумали? – спросил Федор, понимая уже, что полковник говорил все это именно для него.
– Есть у меня одна идейка, ребята. А что, если мы, так сказать, ускорим события и поможем Куколевскому найти покупателя?
– А если он уже нашел?
– Ну, во‐первых, это вопрос предложенной цены, а во‐вторых, надежности покупателя. Мы подсунем супер-пупер-надежного, чтобы Куколевский не сомневался: о сделке никто никогда не узнает и его имя не всплывет ни в каком случае. Ну а в‐третьих, мы найдем безупречного посредника. Человека, так сказать, с нашей стороны.
– У вас кто-то есть на примете, товарищ полковник?
– Кажется, да.
Сидоров посмотрел на Федора испытующе.
– Ты давно знаешь Бронштейна?
– Бориса Яковлевича? А при чем… Или вы о нем сейчас говорили?
Сидоров молча кивнул и склонился над чашкой.
– Я знаю его давно, но не то чтобы близко. Друг отца. Хороший человек. Специалист отличный. Когда обратился за помощью, не отказал. Ну, это вам известно.
– И не только это. Мы немного покопались… Короче, он ведь все равно уже в теме. Сможет помочь нам вывести Куколевского, так сказать, на чистую воду?
– Не знаю. Он ведь болен.
– Тем более. Пусть сделает доброе дело. Там, – Сидоров вскинул вверх подбородок, – ему зачтется.
– Не уверен, что Элохим сочтет обман за праведный поступок, – хмыкнул Федор, – но попробовать можно. Даже если Бронштейн не согласится, разговор останется между нами.
– Ну, об этом мы позаботимся, – непонятно сказал полковник и посмотрел на притихшую Марфу.
– Ну что, Марфа Посадница, нам ли быть в печали? Рискнем здоровьем?
Марфа кивнула и вдруг подумала, что Тимоша, наверное, уже уволил ее из редакции за прогулы. Она даже не позвонила ему ни разу!
Родные и родственники
Как только Сидоров, договорившись с Федором о том, как будут действовать, чтобы привлечь Бронштейна, уехал, Марфа схватилась за телефон и набрала номер главреда.
– Тимофей Данилович! – затараторила она, как только услышала его голос. – Простите меня, пожалуйста! Я очень виновата, конечно, только я не виновата! У меня форс-мажор нарисовался! Вы не поверите!
– Чертова ты балаболка! – заорали в трубке.
Марфа сразу догадалась, что промахнулась и попала на буйный армянский период.
– Тимофей Данилович!
– Не поминай мое святое имя всуе! – еще больше разбушевался Тимоша. – У тебя что, пальцы на руках отсохли? Так набери мой номер ногами! Или у тебя и ног нет?
Уф! Хоть слово вставить! Он ведь и час так разоряться может!
– Ой, про… Алло! Алло! Вы меня слы… Я вас не слы… Сов… Гром… гово…
Для верности она покричала в телефон еще немного и быстренько отключилась. Лучше потом она купит огромаднейший букет цветов для Ануш Акоповны, бутылку лучшего армянского коньяка для Тимофея Даниловича и явится с повинной к ним домой. Они еще немного поругаются, а затем простят. А уж если она заявится вместе с Федором…
Марфа представила, как обомлеют они при виде ее мужчины, как засуетится Ануш Акоповна, стараясь приветить его как можно лучше, как Тимоша напустит на себя солидности и начнет вести всякие умные разговоры, имеющие на самом деле только одну цель – распознать, тот ли человек рядом с ней.
Так всегда поступают родные.
Она выглянула в окно. Федор сидел на лавочке, думал о чем-то и курил. Сама не зная зачем, Марфа снова достала сотовый и набрала номер матери.
– Але! Кто говорит? – ответили ей голосом сестрицыного мужа Рустама.
Как будто он не понял, кто говорит! Небось на экране написано!
– Привет, Рустам. Это Марфа.
– О! Какие люди! Не забыла еще номера?
– Я вообще-то маме звоню.
– Она в ванной, моется. Подойти не может.
– А Рита?
– В магазин ушла. Телефон дома оставила.
– Ладно. Я перезвоню.
– Перезванивай, но лучше в конце недели. Сейчас проблем много.
Марфа тихонько выдохнула и сказала очень весело:
– Тогда передай им привет и скажи, что у меня все в порядке!
– Передам. Ну давай. Пока.
Марфа нажала на кнопку и посидела с минуту, пытаясь собраться с мыслями. Зачем она вообще стала разговаривать с Рустамом? Привет передавать? Дура дурой!
– У тебя лицо какое-то опрокинутое, – заявил Федор, появляясь перед ней с мокрым букетом из каких-то мелких желтеньких цветов.
Марфа приняла букет, прижала к щеке и ничего не ответила. Родные и родственники – это вовсе не однокоренные слова.
Федор прижал ее к себе и ничего не стал уточнять.
– Я ж тебе свой сон рассказать хотела! – вдруг вспомнила Марфа.
