Оделась за десять минут, вызвала такси, выбежала на улицу, не в силах ждать дома, холодный ветер привел в чувство. А когда наконец доехала до больницы, какая-то противная тетка не пускала ее к Семену.
— Женщина, я вам повторяю в третий раз: сейчас ночь, приходите утром и все узнаете.
— А я вам говорю в третий раз: там мой муж, и я буду с ним, что бы вы мне ни говорили. И неважно, ночь сейчас или день, я должна быть с ним.
Серафима лгала, но эта ложь была необходима. И если надо будет сдвинуть эту тетку и применить силу, девушка так и сделает.
Богатырь и булочки с маком
— Булка… Булочка… Булочка…
— Что он говорит?
— Булочка вроде.
— Есть хочет?
— Не знаю.
— Конечно, хочет, смотри, какой здоровый, этого творожком на завтрак не убаюкаешь. Видела ручищи? Да и ниже пояса у него все, я бы сказала, шикарно.
— Дай посмотреть.
— Эй, маленькая еще, давай систему поменяй и лоб ему протри, бредит миленький.
Две медсестры шепотом переговаривалась у кровати Терехова. Та, что была постарше и не дала полюбоваться достоинствами ниже пояса Семена, поправила тонкое одеяло, внимательно осматривая мужчину.
Он, можно сказать, в рубашке родился, да такие богатыри и не должны погибать, кощунство это — в расцвете сил на тот свет уйти.
— Говорят, спасатели его автогеном вытаскивали, если бы не на джипе был, то все, выскребали бы из салона.
— Ох, не дай бог, не дай бог.
Семен слышал голоса словно сквозь толщу воды, не мог понять ни слова, но он отчетливо видел Серафиму. Она была такая красивая, румяная с мороза, на лице легкая улыбка, а в глазах укор. Он опять что-то натворил? О чем-то забыл? Что-то сделал не то?
Сделал шаг навстречу, потом еще и еще, но Сима не стала ближе. Все вокруг было белым, как снег зимой в поле. А по этому полю бежал ребенок — мальчишка лет пяти. Он кричал «папа, папа», а Терехов понять не мог, что происходит, кто этот малыш, и разве он папа?
— Булка… Булочка…
— Вера Ивановна, слышала? Опять. И что за булка? Может, ему, как очнется, из буфета принести, там были — вчерашние, с маком?
— Ирка, ты ей-богу дурная, там его жена в коридоре, она тебе таких булок навещает — и вчерашних, и сегодняшних.
— Так, ее не пускают пока сюда.
— Это пока не пускают, сейчас главврач приедет, и пустят. Она всю ночь, горемыка, там на кушетке сидела.
Голоса пропали, Семен снова проваливался, но уже не в черноту, а падал на белый снег спиной. Он был не один, мальчишка звонко смеялся рядом, они вдвоем делали снежных ангелов, размахивая руками и ногами.
На душе у Терехова было такое безграничное счастье, что казалось, он может своим сердцем растопить весь снег вокруг их деревни. Это его сын, он знал, он чувствовал. Булочка родит ему мальчонку — озорного, любопытного, не может не родить, вот вернется с этого поля, найдет ее и начнет делать наследника.
— Булочка… Булочка…
Семен улыбался, начал медленно открывать глаза: светлая стена, дверь — картинка плыла, но он все еще находился в некой эйфории.
— Что с ним, доктор?
— Лекарства, немного расслабляют.
— И долго это?
— Нет.
Серафима с тревогой посмотрела на своего «мужа», не назовись она женой, тут бы, естественно, не находилась, хорошо еще, документы ночью та противная тетка не попросила, но все же впустила девушку в отделение.
— Скоро придет в сознание, но сами понимаете, после такой аварии и ничего не сломать — это чудо какое-то. Многочисленные ушибы, сотрясение мозга, сломаны два ребра, ушибы внутренних органов. А в остальном ваш муж — везунчик.
Да уж, повезло так повезло.
Виноградова посмотрела на доктора, главврач оказался ее возраста, ночью он точно спал, в отличие от Серафимы, был бодр и полон сил.
— Максим Анатольевич, там тяжелого привезли, он в смотровой, вас срочно ждут, — в палату заглянула молоденькая взволнованная медсестра.
— Вы тут недолго, хорошо?
— Да, да, хорошо.
Доктор убежал, Серафима поправила на плече белый халат, который был на три размера меньше и, естественно, не застегивался, посмотрела в лицо Семену.
Господи, она, оказывается, так скучала по нему, вот прямо сейчас накрыло это чувство, и из глаз хлынули слезы. А еще Сима любит этого мужчину, такого бородатого, лохматого, сейчас беспомощного. Она молилась, как умела, как ее учила тетка Зоя — еще маленькую, в деревне — просила бога, чтоб не забирал, чтоб отставил ей и малышу. А она уж присмотрит, чтоб не натворил чего.
Глупо, но так искренне.
— Булочка… Булка…
— Что? — Сима напряглась, склонилась ниже.
А у Семена картинка стала четче, он видел ее, ту, к которой ехал и кого звал. Серафима была в белом, на белом фоне. Он что, в раю?
— Семен, Семен, ты слышишь меня? Сема?
— Бу… бу…
Терехов улыбался, хотел поднять руку, дотронуться до девушки, но боль в груди резко вернула в его сознание и в реальный мир.
— Вот же черт… твою же мать…
— Больно? Доктора позвать? — Серафима стерла со щек слезы, продолжая взволнованно смотреть на мужчину.
— Дьявол, да что ж так больно-то?
У Терехова болело все — от пальцев на ногах до кончиков ушей, дышать было трудно, голова, если он хотел ее поднять, кружилась.
— Ты как тут… как тут оказалась?
— Ты попал в аварию на трассе, я позвонила тебе, ответила женщина, наверное, доктор со скорой, сказала, куда тебя отвезли.
— И ты приехала?
— Конечно, как я могла не приехать?
Она не могла, а вот Терехов, оказывается, мог не приезжать и не звонить целый месяц, как подросток себя вести, что-то думать, выдумывать, придумывать какие-то отговорки и отмазки, мол, он все хочет лично сказать, глядя в глаза женщине, что он скучал и что она ему нравится.
Придурок.
А когда его руки коснулась теплая ладонь Серафимы, как током прошибло. Сердце забилось так часто-часто, что приборы запищали, Сима испуганно отдернула руку, но ей не дали, Семен схватил за пальцы.
— Булка, прости меня, прости.
— За что?
— Что не ехал так долго, что не давал о себе знать. Я скучал, очень скучал.
— Правда?
Серафима думала, что она попала в турецкий сериал. Герой лежит на больничной койке, признается героине в любви, а дальше им уже кричат «горько», и они режут свадебный торт. Если она расскажет Юрашкиной, та не поверит.
