Над прутьями поднялось пламя. Он поспорил с собой, надо ли добавлять дров, и решил, что не надо.
— Ты любишь сыр?
— Любить сыр.
Шелк нашел тазик для воды и подставил его под наконечник насоса.
— Он твердый, предупреждаю тебя. Если ты ожидаешь прекрасный мягкий сыр, то тебя ждет разочарование.
— Любить сыр!
— Все в порядке, ты сможешь получить его. — Потребовалось очень много энергичных движений ручкой насоса, прежде чем появилась первая струйка воды; но Шелк все-таки наполовину наполнил тазик и поставил его на плиту; потом, подумав еще, долил воды в чашку ночной клушицы.
— Сыр счас? — поинтересовалась ночная клушица. — Рыба голов?
— Никаких рыбных голов — у меня их нет. — Он достал сыр, от которого по большей части осталась кожура, и положил его рядом с чашкой. — Ты лучше присматривай за крысами, когда меня не будет. Они тоже любят сыр.
— Любить крыс! — Ночная клушица щелкнула багровым клювом и для пробы клюнула сыр.
— Тогда ты не будешь страдать от одиночества. — Вода на плите была едва теплой, а прутики уже почти прогорели. Шелк взял тазик и пошел к лестнице.
— Где крыс?
Он остановился, повернулся и посмотрел на ночную клушицу:
— Ты имеешь в виду, что любишь их есть?
— Да, да!
— Ага, понял. Я думаю, что ты действительно можешь убить крысу, только не слишком большую. Как твое имя?
— Нет имя. — Ночная клушица вернулась к сыру.
— Предполагалось, что это будет моим обедом. Теперь мне придется искать где-то обед или остаться голодным.
— Ты Шелк?
— Да, так меня зовут. Я думаю, что ты слышал, как меня так называл доктор Журавль. Нам нужно найти имя для тебя. — Он какое-то время думал. — Я буду называть тебя Орев — это ворон в Писаниях, и ты, как мне кажется, чем-то похож на ворона. Тебе нравится это имя?
— Орев.
— Да, правильно. Мускус назвал свою птицу по имени бога, и это очень плохо; но я не думаю, что может быть какое-то возражение против имени из Писаний, если это не имя бога, особенно, когда речь идет о птице. Итак, Орев.
Подняв тазик наверх, Шелк наточил большую бритву с костяной ручкой, которая дожидалась в комоде матери, пока он не стал достаточно взрослым для бритья, намылил лицо и соскоблил рыжеватую бороду. Пока он вытирал начисто лезвие, ему пришло в голову, как случалось по меньшей мере раз в неделю, что бритва почти наверняка принадлежала отцу. Как и много раз прежде, он поднес ее к окну, чтобы найти какие-нибудь следы прошлого владельца. Но на ней не было ни имени, ни монограммы, ни даже клейма изготовителя.
Как часто бывало в такую погоду, майтера Роза и майтера Мята предпочли позавтракать снаружи, вынесли стол из киновии и поставили его в тени смоковницы. Шелк, высушив лицо, унес тазик обратно в кухню, вылил мыльную воду и подошел к обеим сивиллам.
Майтера Роза указала ему на стул, на котором обычно сидела майтера Мрамор:
— Не хочешь ли присоединиться к нам, патера? Мы принесли столько еды, что хватит на троих.
Его ужалило, как она, без сомнения, и рассчитывала.
— Нет, но я бы хотел поговорить с тобой, — сказал Шелк.
— А я с тобой, патера. Я с тобой. — Майтера Роза начала тщательную подготовку к тому, чтобы встать. Он торопливо сел.
— О чем, майтера?
— Я надеялась поговорить с тобой об этом, патера, еще прошлым вечером, но ты уже исчез.
Накрытая салфеткой корзина у локтя Шелка источала аромат достойный Главного Компьютера. Майтера Мрамор безусловно пекла все утро, оставила плоды своей работы в печи киновии, чтобы майтера Мята вынула их, а сама ушла с Журавлем.
— Я слушаю, — пробормотал Шелк, сглотнув слюну и постаравшись забыть о еде.
— И сегодня утром у меня все совершенно вылетело из головы. Я могла думать только об этом ужасном человеке, отце маленькой девочки. Я пошлю к тебе Рога после полудня, для исправления, патера. Я уже наказала его, можешь быть уверен. Теперь он должен признаться в своем преступлении тебе — это последняя стадия его наказания. — Майтера Роза на мгновение замолчала, тщательно подбирая последние слова, ее голова склонилась набок, как у ночной клушицы, пока она сверлила Шелка здоровым глазом. — И если ты еще накажешь его, я не буду возражать. Ему это пойдет на пользу.
— И что он наделал?
Искусственная часть рта майтеры Роза резко выгнулась вниз от отвращения; как и в некоторых подобных случаях, Шелк спросил себя, в своем ли уме эта пожилая, угнетенная недугами женщина, которая когда-то была майтерой Роза.
— Он стал смеяться над тобой, патера, подражать твоему голосу и жестам и говорить глупости.
— И это все?
Майтера Роза фыркнула, доставая из корзинки свежую булочку.
— Я бы сказала, что это более чем достаточно.
— Если патера сам… — начала майтера Мята.
— Патера еще не родился, а я уже старалась привить детям достойное уважение к святому ремеслу авгура, ремеслу — которое, как и наше, сивиллы — было учреждено самой Священной Сциллой. Я прилагаю свои усилия и по сей день. Я пытаюсь — и всегда пыталась — научить каждого ученика, доверенного моей заботе, уважать духовный сан, независимо от того, кто его носит, мужчина или женщина.
— Урок для нас всех, — вздохнул Шелк. — Очень хорошо, я поговорю с ним, когда смогу. Но через несколько минут я ухожу и вернусь очень поздно. Но хочу кое-что сказать вам — особенно майтере Мята.
Она подняла на него томные карие глаза; в них стоял вопрос.
— Я буду занят важным делом и не могу сказать, сколько времени оно продлится. Ты помнишь Гагарку, майтера. Должна помнить. Ты учила его. И вчера рассказала о нем майтере Мрамор.
— О, патера, конечно, я помню о нем. — Ее маленькое симпатичное лицо вспыхнуло.
Майтера Роза фыркнула, и майтера Мята опять опустила глаза.
— Я говорил с ним прошлым вечером, майтера, очень поздно.
— В самом деле, патера?
Шелк кивнул:
— Но я забыл кое-что рассказать тебе. В тот же вечер я видел его раньше и исповедовал его. Он пытается, совершенно искренне, исправить свою жизнь.
Майтера Мята опять посмотрела вверх, в ее взгляде сверкнула глубокая благодарность.
— Это поистине великолепно, патера!
— Да, верно; и в большой степени это заслуга твоя и патеры Щука, а потом уже моя. И я хотел сказать, майтера, что, когда я в последний раз говорил с ним, он уверил меня, что сегодня придет сюда. Если он это действительно сделает, то, я уверен, он захочет отдать дань уважения тебе.
Он подождал, пока она подтвердит его слова. Но нет, она сидела, сложив руки и опустив глаза.
