— И третье: она придет в это Священное Окно, скоро. Я попросил ее об этом, некоторые из вас должны были слышать мои слова. Я умолял ее вернуться, и она сказала, что так и сделает, и скоро. Вот все, что я могу сказать вам сейчас.
Он увидел, как майтера Мрамор наклонила голову, и почувствовал, что она молится за него, молится, чтобы он каким-то образом получил силу и сохранил присутствие духа, которые ему так необходимы. Само знание об этом усилило его.
— А теперь я должен попросить, чтобы та, кто горюет больше всех, подошла ко мне. Орхидея, дочь моя, пожалуйста, подойди ко мне. Мы должны уйти… туда, где нас никто не услышит, и я передам тебе слова богини.
Он должен провести ее через боковую дверь в сад, и мысль о саде напомнила ему о телке и остальных жертвах.
— Все вы, пожалуйста, оставайтесь на своих местах. Или уходите, если хотите, и дайте другим получить священное мясо. Это будет достойный поступок. Как только я передам послание богини, мы продолжим похороны Элодеи.
Трость с головой львицы стояла за Священным Окном; он взял ее, и только потом они спустились по ступенькам к боковой двери.
— Там, снаружи, есть беседка, в которой можно посидеть. И я должен снять с ноги эту штуку и ударить ее посильнее все равно обо что. Надеюсь, тебя это не смутит.
Орхидея не ответила.
Только выйдя в сад, Шелк осознал, насколько жарко было в мантейоне, около алтарного огня. Казалось, что все вокруг раскалилось докрасна; кролики, тяжело дыша, лежали на боку, травы майтеры Мрамор почти зримо увядали; но ему жаркий сухой ветер показался холодным, и он вообще не обратил внимания на горящий брусок полуденного солнца, который должен был ударить его как дубиной.
— Я должен что-нибудь выпить, — сказал он. — Воду, я имею в виду. Вода — все, что у нас есть. Без сомнения, ты тоже.
— Хорошо, — сказала Орхидея, и он привел ее в беседку, прихромал на кухню дома авгура, где стал качать и качать насос, пока не пошла вода, а потом сунул голову под хлынувший поток.
Опять выйдя наружу, он принес Орхидее кружку воды, сел и наполнил вторую для себя из графина, который принес с собой.
— По меньшей мере, она холодная. Извини, но я не могу предложить тебе вино. Через пару дней оно у меня будет, благодаря тебе; но сегодня утром у меня вообще не было времени.
— У меня болит голова, — сказала Орхидея. — Это именно то, что мне нужно. — И потом: — Она была прекрасна, не правда ли?
— Богиня? О да! Она была… она — восхитительна. Никакой художник…
— Я имею в виду Элодею. — Орхидея залпом выпила кружку и протянула ее Шелку, чтобы он опять наполнил ее; тот кивнул и наклонил графин.
— Как ты думаешь, это и есть причина, по которой богиня пришла? В любом случае я бы хотела так думать, патера. И это может быть правдой.
— Я передам тебе послание богини, — сказал Шелк, — я и так слишком долго ждал. Она сказала, что тот, кто любит кого-то еще, кроме себя, не может быть совсем плохим. Элодея какое-то время спасала тебя, но ты должна найти кого-то еще, кто тебя спасет. То есть ты должна найти новую любовь.
Орхидея сидела молча какое-то время, которое Шелку показалось очень долгим. Белая телка, лежавшая под умирающей смоковницей, передвинулась в более удобное положение и опять стала жевать жвачку. Люди, ждавшие на Солнечной улице, по другую сторону стены сада, громко и возбужденно переговаривались. Шелк не понимал, что они говорят, хотя и мог легко угадать.
— Неужели любовь действительно значит больше, чем жизнь, патера? — наконец прошептала она. — Более важна?
— Не знаю. Но, как мне кажется, может быть.
— Я бы не сказала, что много чего любила в своей жизни. — Ее рот исказила горькая усмешка. — Деньги, только для начала. Но я же дала сто карт на похороны, верно? Может быть, это показывает, что я не люблю их так, как я думала.
Шелк поискал нужные слова:
— Боги вынуждены говорить с нами на нашем языке — языке, который мы всегда искажаем, — поскольку мы понимаем только его. У них, возможно, есть тысячи слов для тысяч способов любви, или десять тысяч для десяти тысяч; но когда они говорят с нами, они говорят «любовь», как и мы. Мне кажется, что иногда это должно затуманивать их мысль.
— Это будет нелегко, патера.
Шелк покачал головой:
— Я никогда не предполагал, что это будет легко, и, как мне кажется, Киприда тоже в это не верит. Если бы это было легко, она бы ничего не передала тебе, я уверен.
Орхидея сжала пальцами черные жемчужины.
— Я спрашивала себя, почему Киприда, Пас или еще кто-нибудь не спас ее. Кажется, сейчас я знаю, почему.
— Тогда расскажи мне, — сказал Шелк. — Я не знаю, и очень хотел бы узнать.
— Они не спасли, потому что спасли. Звучит смешно, верно? Не думаю, что Элодея любила кого-нибудь, кроме меня, и если бы я умерла прежде, чем она… — Орхидея пожала плечами. — И они дали ей уйти первой. Она была прекрасна и выглядела лучше, чем я когда-либо. Но она не была такой твердой. Во всяком случае, я так не думаю. Ты кого-нибудь любил, патера?
— Я не уверен, — признался Шелк. — В последний раз, когда мы говорили, я бы сказал, что этот мантейон. Но сейчас я знаю лучше — или думаю, что знаю. Как сказал Гагарка, я пытаюсь любить Внешнего, когда говорю о нем; однако иногда я его почти ненавижу, поскольку он не только удостоил меня посещением, но и возложил на меня множество обязанностей.
— Ты получил просветление. Кто-то сказал мне об этом, когда я шла сюда. И ты собираешься уйти из Капитула и стать кальде.
Шелк покачал головой и встал.
— Нам лучше вернуться в мантейон. Мы заставили пять сотен человек ждать в такой жаре.
Когда они расставались, она сильно удивила его, погладив по плечу.
* * *
Когда последнее жертвоприношение было завершено и отдан последний кусок священного мяса, он очистил мантейон.
— Сейчас мы положим Элодею в гроб, — объяснил он, — и закроем крышку. Те, кто желает в последний раз проститься с ней, могут, выходя, сделать это, но все должны уйти. Те из вас, кто хочет сопроводить гроб на кладбище, должны подождать снаружи, на лестнице.
Майтера Роза уже ушла, чтобы помыть рукавицы и священный нож.
— Я бы не хотела смотреть, патера, — прошептала майтера Мята. — Я могу?..
Он кивнул, и она поспешила в киновию. Провожающие один за другим проходили мимо; Орхидея подождала, чтобы стать последней.
— Ее перенесут эти мужчины, — сказала майтера Мрамор. — Для этого они здесь. Вчера я подумала, что кто-то должен будет это сделать, и на чеке был адрес. Я послала мальчика с запиской к Орхидее.
— Спасибо тебе, майтера. Я уже тысячу раз говорил: не знаю, что бы я делал без тебя. Пускай они подождут у входа, пожалуйста.
