Шелк кивнул, наполовину себе.
— Я знаю, что ты принимаешь ржавчину и иногда любишь выпить. Вчера, во время экзорцизма, ты сказала, что у тебя хорошая память и что ты не выпила ни капли. А сегодня?
— Я не приносила бутылку на похороны Элодеи!
Мускус хихикнул. Он вынул нож и стал подравнивать им ногти.
— Возможно, нет, — уступил Шелк. — И если бы ты принесла, я бы увидел, если только бутылка не была очень маленькой. Но ты принесла деньги, и поблизости есть добрая дюжина мест, где можно купить пиво, бренди или все, что ты захочешь.
— Сколько Орхидея дала тебе? — спросил Мускус.
— Спроси ее. Она знает тебя и, без сомнения, боится, как и большинство ее женщин. Я уверен, что она скажет тебе.
— Много, так я слышал. Много цветов и куча жертв, хватит, чтобы неделю кормить всех богов в Главном Компьютере. Очень много. Ты и эта шлюха, лежавшая в твоей кровати, чесали насос; для этого она и пришла к тебе, ты, поц.
Пальцы Синель пробежали по платью:
— Посмотри на меня, я при параде. Разве нет?
Шелк стукнул тростью по полу.
— Какая-то чушь! Замолчите, оба. Синель, ты сказала, что хочешь поговорить со мной. Сегодня в полдень я пытался поговорить с тобой в мантейоне, но ты не отвечала.
Она, по своему обыкновению, с полуулыбкой посмотрела на его ноги, как если бы его стоптанные черные ботинки чем-то рассмешили ее; и его внезапно посетило предчувствие, что он может узнать ее слишком хорошо.
— Объяснись, — сказал он, — или немедленно уходи.
— В тот момент я не могла трепаться с тобой, патера. Я должна была подумать о том, что делать! Вот почему я ждала. Я должна искупить вину, типа того, как сказал Мускус. Только я и поговорить с тобой хочу, когда мы будем одни.
— Понимаю. А ты, Мускус? Ты тоже хочешь поговорить со мной наедине? Предупреждаю, у меня есть несколько очень острых вещей для разговора с тобой.
Лицо Мускуса выразило удивление; на мгновение кончик его ножа замер над ногтем.
— Я могу сказать при ней. Меня послал Кровь.
— Как я и предполагал, — кивнул Шелк.
— Сколько он тебе дал? Четыре недели? Собака тявкнула что-то в этом роде?
— Да, четыре недели, — опять кивнул Шелк, — и в конце я должен отдать ему значительную сумму; после чего мы обсудим остальное.
Мускус встал, так же гибко, как звери, которых Мукор назвала рысями. Нож он держал горизонтально, и его кончик был направлен в грудь Шелка, что заставило того вспомнить предостережение, которое он прочитал во внутренностях барана Гагарки.
— Нет, так не катит, больше нет. У тебя есть неделя на все. Одна неделя!
— Бедный Шелк? — каркнул Орев с верхушки пыльного древнего шкафа, стоявшего за лестницей.
— У нас договор, — сказал Шелк.
— Хочешь посмотреть, чего стоит твой гребаный договор? — Мускус плюнул на пол перед Шелком. — У тебя есть неделя. Может быть. Потом мы придем.
— Плох муж.
Длинный нож сверкнул в воздухе и вонзился, дрожа, в деревянную стену над шкафом. Орев с ужасом пронзительно каркнул, черное перо спланировало на пол.
— Ты взял эту дерьмовую птицу, — прошептал Мускус, — подражая мне, чтобы сделать нас корешами, а? Протри глаза, придурок! Твою сраную птицу я даже на корм соколу не дам, и, если хочешь ее сохранить, научи ее держать клюв на замке.
— Если ты собираешься бросать в нее ножи, тебе лучше научиться попадать, — усмехнулась Синель. — Промахи не впечатляют.
Мускус взмахнул рукой, но Шелк успел перехватить удар.
— Не будь ребенком!
Мускус плюнул ему в лицо, и резная рукоятка трости, как кувалда каменщика, резко и сильно ударила Мускуса в подбородок. Голова Мускуса откинулась назад; он покачнулся, зашатался и упал, сломав маленький стол.
— Ах! — вскрикнула Синель, с напряженным лицом и горящими глазами.
Мускус все еще лежал на полу — пара секунд, которые показались очень долгими; наконец его глаза открылись, хотя еще какое-то мгновение он смотрел ничего не видящим взглядом. Потом сел.
Шелк поднял трость.
— Если у тебя есть игломет, самое время достать его.
Мускус сердито поглядел на него и покачал головой.
— Хорошо. Итак, что ты хотел мне передать? Что у меня есть неделя на то, чтобы заплатить Крови двадцать шесть тысяч? — Свободной рукой Шелк достал платок и вытер с лица плевок Мускуса.
— Или меньше, — проскрипел Мускус, едва разжав губы.
Шелк опустил трость и оперся на нее.
— Что-то еще?
— Нет. — Мускус с трудом встал на ноги, опираясь рукой о стену.
— Тогда у меня есть для тебя пара слов. Сегодня были похороны Элодеи. Ты знал ее, естественно, и вы оба работали на Кровь, прямо или косвенно. Ты знал, что она умерла. Но ты не пришел на ритуал и не принес животное для жертвоприношения. Когда ее могилу засыпали землей, я спросил Орхидею, получила ли она соболезнование от тебя или Крови. Она очень резко сказала, что нет. Будешь отрицать?
Мускус ничего не ответил, хотя его взгляд метнулся к двери на Солнечную улицу.
— Ты что-то послал или что-то сказал ей? И пока не пытайся уйти. Не советую.
Мускус встретил взгляд Шелка.
— Возможно, ты считаешь, что Кровь сказал или сделал что-то от имени вас обоих. И что именно?
Мускус покачал головой, блеклый свет огоньков селлариума сверкнул на его намасленных волосах.
— Очень хорошо. Ты — один из нашей расы, расы людей. Ты уклонился от исполнения человеческого долга, и я был обязан напомнить тебе об этом, научить тебя, как действует человек в таких случаях, если ты этого не знал. И, предупреждаю тебя, в следующий раз лекция будет не такой простой. — Шелк прошел мимо Мускуса к двери, выходящей на Солнечную улицу, и открыл ее. — Иди с миром.
Мускус вышел, не сказав ни слова и не оглянувшись, и Шелк закрыл за ним дверь. Ставя засов на место, он почувствовал, как Синель быстро поцеловала его в затылок.
— Не делай этого! — запротестовал он.
— Я давно хотела послюнявить тебя, но ты не дашь поцеловать тебя в губы. Кстати, у него есть игломет.
— Я так и подозревал. И у меня, тоже. Быть может, ты сядешь, пожалуйста? Моя щиколотка болит, но я не могу сесть, пока ты стоишь.
Синель уселась на жесткий деревянный стул, на котором сидел Рог прошлым вечером, и Шелк с благодарностью опустился на свое обычное сидение. Повязка Журавля стала ощутимо холодной; он снял ее и высек ею сидение.
— Я пытался делать это почаще, — заметил он, — но, похоже, разницы никакой. Наверно, эта штука должна стать холодной и только потом ее опять можно разогреть.
