Синель кивнула.
— Ты сказала, что хочешь поговорить со мной. Могу ли я сначала задать вопрос тебе?
— Спросить-то ты можешь, — ответила она. — Но я не знаю, сумею ли я тебе ответить. Чо ты хочешь узнать?
— Тогда, в мантейоне, когда я ставил крышку на гроб Элодеи, ты внезапно сказала, что эта женщина была шпионкой, и отказалась отвечать, когда я спросил, что это значит. А несколько минут назад одна из наших сивилл предупредила меня, что я в опасности, потому что кто-то в нашей четверти пытается впутать меня в политику. Если я действительно совершил погребальный ритуал над шпионкой и это станет известно, риск значительно увеличивается, и, таким образом…
— Я этого не говорила, патера. Элодея не была шпионкой. Я говорила о себе, как будто я была кем-то другим. Плохая привычка.
— О себе?
Она решительно кивнула:
— Секи, патера, до меня не сразу дошло, что происходит и что я делаю. И вот, когда я сидела во время заупокойной службы, меня ударило, как молнией. И это действительно трудно объяснить.
Шелк поставил повязку на место.
— Ты шпионишь на наш город? На Вайрон? И не пытайся увиливать или кривить душой, пожалуйста, дочь моя. Это исключительно серьезное дело.
Синель уставилась на его ботинки.
После долгого мгновения тишины Орев высунул голову над краем древнего шкафа:
— Муж уйти?
— Да, он ушел, — сказала Синель. — Но он могет вернуться, так что ты должен быть на стреме.
Ночная клушица вскинула голову, ухватилась клювом за головку ножа Мускуса и попыталась вытащить его; потом уселась на рукоятку и стала отталкиваться от деревянной стенки розовой лапкой. Синель наблюдала за ней, очевидно пораженная, хотя, подумал Шелк, не исключено, просто обрадованная отсрочкой разговора. Он прочистил горло:
— Я сказал, что хочу задать тебе один вопрос, а уже спросил несколько, поэтому я извиняюсь. Ты хотела моего совета, и я сказал или, по меньшей мере, подразумевал, что ты его получишь. О чем бы ты хотела поговорить?
— Об этом самом, — сказала она, поворачиваясь от занятой птицы к Шелку. — У меня действительно неприятности, как ты и сказал. Я не знаю, насколько ты в этом увяз, но я по самое немогу. Если гвардейцы узнают, что я делаю, меня, скорее всего, кончат. Прежде всего мне нужна хаза, в которой я могла бы остаться и где он не найдет меня, потому что, если найдет, я увязну еще глубже. Я не знаю, где могу остаться, но сегодня вечером я не собираюсь возвращаться к Орхидее.
— Он? — На мгновение Шелк закрыл глаза; вновь открыв их, он спросил: — Доктор Журавль?
Глаза Синель расширились:
— Да. Откуда ты знаешь?
— Я не знаю. Просто догадка, и теперь я могу радоваться, потому что угадал. Но я не знал.
— И ты догадался только потому, что он приходил в мою комнату вчера, когда мы с тобой толковали?
Шелк кивнул:
— Да, но есть и другие причины. Он дал тебе кинжал, как ты сказала вчера. И он осматривает тебя самой первой из всех женщин Орхидеи и иногда дает ржавчину. Он, скорее всего, делает тебе одолжение, проверяя тебя раньше всех, чтобы ты могла поскорее выйти в город; ты намекнула на это вчера, когда я об этом спросил. Но достаточно ясно, что он делает так для того, чтобы получить от тебя что-то ценное, и как раз информация — одна из возможностей.
Шелк на мгновение замолчал и потер щеку.
— И потом, он скрыл, что кинжал был с тобой, когда ты повстречала Элодею. Большинство женщин, которые носят оружие, носят его по ночам, или мне так говорили; но Кровь, по меньшей мере, ожидал, что ты вернешься к Орхидее к ужину. И позже ты сама сказала мне, что собираешься вернуться вечером к Орхидее и очень тяжело работать.
— Поверь мне, патера: женщинам вроде меня, которые выходят наружу во время ночьстороны, необходимо оружие.
— Я верю. Но ты не собиралась находиться наружи после наступления темноты, так что оружие нужно было тебе для защиты от другой опасности, или ты так думала. Так что догадка о том, что мужчина, который дал тебе кинжал, и является тем человеком, который послал тебя в опасное место, кажется вполне обоснованной. Не хочешь ли сказать, куда собиралась пойти?
— Забрать… Нет. Не сейчас. — Она наклонилась вперед, искренне и глубоко встревоженная, и в это мгновение он бы поклялся, что она забыла о собственной красоте. — Все это не так. Я хочу сказать, что да, ты все сказал верно, но все это не так, на самом деле все совсем иначе. Можно подумать, что я из другого города. Но я уроженка Вайрона, как и ты. Я родилась здесь и когда-то продавала жеруху на рынке; тогда я была не намного выше стула, на который ты положил свою ногу.
Шелк кивнул, спрашивая себя, понимает ли она, как ему хочется коснуться ее.
— Я верю тебе, дочь моя. Но если ты хочешь, чтобы я узнал правду, ты должна рассказать ее мне. Как все это случилось с тобой?
— Журавль был другом, как я и сказала тебе вчера. Он был очень клевым и дарил мне всякие вещи, хотя и не должен был. Ты помнишь букет синели? Маленький подарок, но очень клевый. Большинство из девушек любят его, и иногда я ложусь с ним бесплатно. И его штука очень подходит для больших девушек. Он вроде как подсмеивается над этим.
— Он очень переживает из-за своего роста, — сказал Шелк. — Он сам сказал мне об этом при нашей первой встрече. Может быть, высокая женщина заставляет его чувствовать себя выше. Продолжай.
— В общем, он все время был с нами, когда я переехала в заведение Орхидеи. Он не сказал, дескать, я хочу, чтобы ты шпионила на меня, продала свой город, и я дам тебе мундир. Пару месяцев назад мы болтали в большом зале, четверо или пятеро из нас, и Журавль тоже был там. Все шутили, что он делает, когда осматривает нас. Ну, во время проверки. Ты знаешь, что это такое?
— Нет, — устало согласился Шелк, — хотя я легко могу вообразить.
— Кто-то случайно упомянул, дескать, даже комиссар бывает здесь, и тут Журавль присвистнул и спросил, кто заполучил его. Я сказала, что я, и он захотел узнать, большие ли чаевые он мне дает. А потом, позже, когда он осматривал меня, он захотел узнать, не упоминал ли комиссар кальде.
Брови Шелка поднялись:
— Кальде?
— Вот так и я себя почувствовала, патера. Я сказала, что нет, потому что кальде давно мертв. Журавль сказал, да, конечно мертв. Но когда мы закончили и я одевалась, он сказал, что, если этот комиссар — или кто-нибудь еще — когда-нибудь заговорит о кальде или Хартии, почему бы мне не рассказать об этом ему, и если он заговорит о советниках, тоже. Ну, комиссар кое-что сказал о советниках…
— И что же? — спросил Шелк.
— Что он ездил на озеро и видел пару из них, Долгопята и Лори. Я воскликнула «о!» и «а!», чтобы показать, какое впечатление это произвело на меня, но не подумала, что это было шибко важно. Журавль тоже вроде как поразился, когда я сказала ему. Ты понимаешь, что я имею в виду?
