Он опять чихнул, и на этот раз ему ответил странный низкий стрекот, более громкий и глубокий, чем даже гудение больших неисправных часов, и тем не менее чем-то родственный ему.
Пламя трубочки почти касалось пальцев; он передвинул пальцы, поднял трубочку повыше и тут же уронил ее, увидев, как пламя отразилось в четырех глазах.
Он закричал, как иногда кричал на крыс в своем доме, выхватил из-за пояса азот, махнул его смертельным клинком в направлении глаз и получил в награду крик боли, за которым быстро последовал выстрел из карабина и мягкая лавина пепла, которая наполовину похоронила его.
Карабин заговорил опять, короткий приглушенный выстрел, вызвавший получеловеческий крик. Сильный свет пронзил облака пепла, и создание, которое казалось наполовину собакой и наполовину бесом, пронеслось мимо него, подняв в воздух еще больше пепла. Едва переведя дух, он закричал, зовя на помощь, но прошло несколько минут, прежде чем два солдата — хэмы, на две головы выше его, с толстыми конечностями — нашли его и бесцеремонно выволокли из пепла.
— Ты арестован, — сказал ему первый, направив свет прямо в лицо Шелка. В руке он держал что-то, но не фонарь, свечу или любое другое портативное световое устройство, знакомое Шелку; Шелк уставился на него, скорее заинтересованный, чем испуганный.
— Кто ты такой? — спросил второй.
— Патера Шелк из мантейона на Солнечной улице. — Шелк опять чихнул, безнадежно пытаясь стряхнуть пепел с одежды.
— Ты спустился по мусоропроводу, патера? Вытяни руки вперед, чтобы я мог их видеть. Обе руки.
Он так и сделал и показал им пустые ладони.
— Это запретная зона. Военная зона. Что ты делаешь здесь, патера?
— Я заблудился. Я надеялся поговорить с Аюнтамьенто о шпионе, посланном в Вайрон из какого-то чужеземного города, но заблудился в этих туннелях. И потом… — Шелк на мгновение замолчал, подыскивая слова. — И потом все это…
— Они посылали за тобой? — спросил первый солдат.
— Ты вооружен? — одновременно спросил второй.
— Они не посылали за мной. И, да, в кармане штанов есть игломет. — И он глупо добавил: — Очень маленький.
— Ты собирался стрелять по нам из него? — весело спросил первый солдат.
— Нет. Я беспокоился о шпионе, о котором говорил вам. Быть может, у него есть сообщники.
— Вытащи свой игломет, патера, — сказал первый солдат. — Мы хотим посмотреть на него.
Шелк, неохотно, показал им игломет.
Солдат направил свет на свою пятнистую стальную грудь.
— Стреляй в меня.
— Я — лояльный гражданин, — запротестовал Шелк. — Я бы не хотел стрелять в одного из наших солдат.
Солдат сунул зияющее дуло карабина в лицо Шелку.
— Видишь его? Мое ружье стреляет пулями из обедненного урана, длинными, как мой большой палец, и такими же толстыми. Если ты не выстрелишь в меня, я выстрелю в тебя, и выстрел разнесет твою голову, как коробку с порохом. Стреляй.
Шелк выстрелил; в туннеле треск игломета показался очень громким. На массивной груди солдата появилась яркая царапина.
— Еще.
— Какой смысл? — Шелк опустил игломет обратно в карман.
— Я дал тебе еще один шанс, только и всего. — Первый солдат отдал световое устройство другому. — Все в порядке, теперь моя очередь. Дай мне его.
— Ты хочешь выстрелить в меня из него? Это убьет меня.
— Нет, могет быть. Дай его мне, и мы увидим.
Шелк покачал головой:
— Ты сам сказал, что я арестован. Если так, то ты должен послать за адвокатом, при условии, что я хочу его нанять. Я хочу. Его зовут Лис, и его приемная находится на Береговой улице в Лимне, что не может быть далеко отсюда.
Второй солдат хихикнул, странный нечеловеческий звук, как будто стальная линейка пробежала по зубчатой рейке.
— Оставь его в покое, капрал. Я — сержант Песок, патера. Кто этот шпион, о котором ты говорил?
— Я бы предпочел сохранить имя в тайне, пока меня не спросит член Аюнтамьенто.
Песок направил на него карабин:
— Тут, внизу, все время умирают био вроде тебя, патера. Они входят внутрь, и большинство из них никогда не поднимаются на поверхность. Через минуту я покажу тебе одного, если, конечно, ты не умрешь сам. Они умирают, и их съедают, даже кости. Клочки одежды, да, могут остаться. Но могут и не остаться. Это чистая правда, и ради себя самого тебе лучше поверить мне.
— Я верю. — Шелк потер ладонями бедра, пытаясь избавиться от пепла.
— У нас предписание — убивать любого, кто угрожает Вайрону. Если ты знаешь о шпионе и не хочешь сказать нам, ты сам ничем не лучше шпиона. Ты меня понял?
Шелк неохотно кивнул.
— Капрал Кремень просто играл с тобой. На самом деле он не собирался стрелять в тебя, только немного пошутил. Я не играю. — Песок с отчетливым щелчком снял карабин с предохранителя. — Имя шпиона!
Шелк с трудом заставил себя говорить: еще одна моральная капитуляция в том, что казалось бесконечной чередой таких капитуляций.
— Его зовут Журавль. Доктор Журавль.
— Может быть, он тоже слышал, — сказал Кремень.
— Очень сомневаюсь. Когда ты спустился вниз, патера? Ты помнишь?
Значит, доктор Журавль арестован, быть может уже убит или послан в ямы; Шелк вспомнил, как Журавль подмигнул ему, указал на потолок и сказал: «Кто-то наверху любит тебя. Мне представляется, что какая-то богиня до смерти влюбилась в тебя». И как он, Шелк, понял, что Журавль передал ему предмет, принадлежавший Гиацинт, и догадался, что это был ее азот.
— Попробуй догадаться, если ты не уверен, патера, — сказал Песок. — Сейчас молпадень, довольно поздно. Когда это было?
— Незадолго до полудня, что-то около одиннадцати. Я приехал в первом фургоне из Вайрона, провел по меньшей мере час в Лимне и отправился по Пути Пилигрима в святилище Сциллы.
— Ты использовал стекло? — спросил Кремень.
— Нет. А там есть? Я его не видел.
— Под табличкой, которая говорит, кто построил святилище. Поднимаешь ее — и вот оно, стекло.
— Он имеет в виду, патера, — вмешался Песок, — что мы получили новость через наше стекло в штабе дивизии до того, как спустились сюда сегодня вечером. Кажется, советник Лемур сам схватил шпиона. Доктора по имени Журавль.
— Великий Пас, это великолепно!
Песок вскинул голову:
— Что великолепно? Что ты спустился сюда совершенно напрасно?
— Нет, нет. Совсем нет. — В первый раз с того времени, как Орев улетел от него, Шелк улыбнулся. — То, что это не моя вина. Не моя. Я чувствовал, что должен рассказать о том, что узнал, кому-то из властей, тому, кто мог бы предпринять какие-то меры. Но я знал, что в результате доктор Журавль пострадает. Может быть, даже умрет.
