Шелк, задумавшись, не ответил.
— Теперь ты знаешь, патера, и все мы, тоже. В эти дни мы — элитные части, хотя раньше играли главную роль. Пошли, я покажу тебе резерв.
В конце широкого и высокого арсенала, на стеллажах, стоявших вдоль задней стены, лежали солдаты, запеленутые в грязные полимерные чехлы; их конечности были смазаны каким-то липким коричневато-черным консервантом. Шелк, в полном изумлении, наклонился над самым ближним, сдул пыль и паутину и (когда этого не хватило) еще вытер его рукавом.
— Одна рота, — с небрежной гордостью объявил Кремень, — все еще в таком виде, какими они вышли из Последнего Монтажа.
— Он ни разу не произнес ни слова… не сидел и не глядел вокруг? За все триста лет?
— И даже немного дольше. Нас собрали, могет быть, лет за двадцать до того, как мы взошли на борт.
«Значит, — подумал Шелк, — этот мужчина был сделан примерно в то же самое время, что и майтера Мрамор, да и сам Кремень, кстати. Сейчас она старая и обветшалая, почти мертвая; но Кремень все еще молод и силен, а этот мужчина еще не родился».
— Мы могем разбудить его хоть сейчас, — объяснил Кремень. — Надо только негромко крикнуть в ухо и ударить по груди. Только не делай этого.
— Не буду. — Шелк выпрямился. — Это запустит его ментальные процессы?
— Они и так идут, патера. Их запустили на Последнем Монтаже, чтобы проверить, как все работает. Так что они только продолжаются. Но на очень низком уровне, если ты понимаешь, что я имею в виду, так что жизненно важные части почти не изнашиваются. Он знает, что мы здесь, вроде как. Он слышит, как мы говорим, но это для него не имеет значения, и он не думает об этом. Но самое хорошее то, что, если здесь возникнет опасность — стрельба, например, — он проснется и уже будет иметь свои предписания.
— У меня есть вопрос обо всем том, что ты рассказал мне раньше, хотя я и опасаюсь спрашивать тебя, — сказал Шелк. — На самом деле несколько вопросов, и я очень надеюсь, что ты не рассердишься, хотя они могут показаться тебе невежливыми; но прежде всего я хочу спросить, верно ли то, что ты мне рассказал, для всех других солдат, спящих на стеллажах?
— Не совсем, — сказал Кремень слегка встревоженным голосом, напомнившим Шелку неудовольствие, с которым он говорил об Аюнтамьенто. — Когда тебя будят ненадолго, труднее выключиться. Из-за того, как мне кажется, что так много включается, когда встаешь. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Думаю, что да, — кивнул Шелк.
— Сначала тебе кажется, что ты вроде как только что лег сюда, но что-то пошло не так и ты вообще не спал и впору подниматься. Ты этого не делаешь, но ты так думаешь. А потом ты думаешь, ну, все равно мне больше делать нечего, и ты заново проживаешь интересные моменты из прошлого, как в тот раз, когда Шифер надел броню задом наперед. И все развивается так же, как и тогда, за исключением того, что через какое-то время ты понимаешь, что этого в действительности не происходит, и, может быть, ты уже кто-то другой. — Кремень сделал странный незавершенный жест. — На самом деле я не могу объяснить.
— Напротив, — сказал ему Шелк, — я бы сказал, что ты все объяснил очень хорошо.
— Уже темнеет, а есть еще кое-что, что я хотел бы показать тебе, патера. Пошли, нам надо подойти к той стене, чтобы увидеть.
— Одно мгновение, сын мой. — Шелк поставил правую ногу на самую нижнюю поперечную перекладину стеллажа и снял повязку Журавля. — Пока я занимаюсь ногой, могу ли я задать тебе несколько вопросов?
— Конечно. Стреляй.
— Некоторое время назад ты упомянул майора, который должен решить, оставить ли меня под арестом. Он, как мне кажется, имеет самый высокий ранг из всех проснувшихся офицеров, верно?
— Он — настоящий ОК, — кивнул Кремень. — Офицер, Отвечающий за Казарму. Сержант, я и все остальные на самом деле только детали ООК. Но мы говорим, что мы ОК. Так об этом говорят все.
— Понимаю. Но я бы хотел знать, почему этот майор или любой другой офицер — офицеры, а ты только капрал? И, кстати, почему Песок — сержант? Мне кажется, что все солдаты должны быть взаимозаменяемыми.
Кремень так долго стоял молча и неподвижно, что Шелк забеспокоился.
— Я извиняюсь, сын мой. Боюсь, что мои слова оскорбили тебя, хотя и не преднамеренно, и все вышло даже хуже, чем я опасался. Ты не должен отвечать на вопрос.
— Нет, не оскорбил, патера. Просто я всегда думаю, прежде чем открыть рот. Не похоже, что есть только один ответ.
— Мне даже один не нужен, — уверил его Шелк. — Это бесполезный и необдуманный вопрос; лучше бы я его не задавал.
— Начнем с того, что ты прав. Вся базовая аппаратура одинакова, но программное обеспечение разное. Есть много такого, что капрал должен знать, а майор не обязан, и, вероятно, обратное тоже верно. Ты заметил, как я говорю, а? Не совсем как ты, верно? Хотя мы оба говорим на одном и том же гребаном языке, прошу прощения, патера.
— Откровенно говоря, я не заметил в твоей речи чего-то странного или необычного, но теперь, когда ты обратил на это мое внимание, я вижу, что ты, несомненно, прав.
— Сечешь? Ты говоришь как офицер, а они говорят не так, как рядовые и капралы, или даже сержанты. Они используют много больше слов, и более длинные ученые слова, и никто из них не может сказать так четко и ясно, как капрал. Почему? Допустим, началась война, Песок и я собираемся делать то и это вместе с гвардейцами, их рядовыми, капралами и сержантами, верно? Могет быть, мы должны показать им, где они должны поставить свои жужжалки и все такое. И мы должны говорить с ними так, как говорят они, чтобы они поняли нас, и тогда мы будем сражаться с врагом вместе, а не по отдельности. А майор разговаривает с офицерами и должен говорить, как они. Он так и делает. Ты когда-нибудь пытался говорить, как я, патера?
Шелк пристыженно кивнул:
— Боюсь, это была прискорбная неудача.
— Правильно. Майор не может говорить как я, а я не могу, как он. И чтобы мы могли такое делать, мы должны иметь два типа программного обеспечения. Трудность в том, что наши головы не могут запомнить все дерьмо, что плавает вокруг, сечешь? Место ограничено, как и у тебя, и дополнительные блоки памяти ставить некуда. Так что когда полетят железные мухи, майор не сможет исполнять должность капрала так хорошо, как я, а я не смогу быть таким хорошим майором, как он.
— Благодарю тебя, — кивнул Шелк. — Меня смущала моя манера речи, но теперь я чувствую себя лучше.
— Почему?
— Меня очень смущало, что до сих пор в нашей четверти все говорят не так, как я, а я никак не могу говорить, как они. Послушав тебя, я понял, что так и должно быть. Они живут — если я так могу выразиться — там, где летают железные мухи. Они не могут позволить себе расслабиться даже на мгновение, и, хотя им не нужно иметь дело со сложностями абстрактного мышления, они не могут рисковать быть непонятыми. Я, однако, их легат — посланник в более богатые слои нашего общества, где жизнь более неторопливая, но где зачастую надо иметь дело со сложными ситуациями и абстрактными понятиями, и где наказание за непонимание не так уж велико. Поэтому я говорю так, как должен, чтобы служить людям, которых представляю.
