— Примите наши соболезнования в связи со смертью отца! — он чуть помедлил, как бы ни желая доставить ей дополнительную боль, но закончил. — И мужа.
Намеренно Аристарх сказал о двоих. Ему нужна была ее реакция. Если она знает о смерти мужа, значит, варилась в общей каше дел Хозяина. А, стало быть, должна знать об Ольге. Акламин смотрел в глаза вдове, они оставались неподвижными.
Между тем, после упоминания мужа, она вскрикнула, как обычно случается, когда новость ошарашивает. И все же глаза выдали ее. По ним Аристарх увидел, что ей уже известно о смерти Латаева. Таким образом, можно было сейчас строить свое дознание на уверенности, что многое для нее не тайна. Васильевич произнес какие-то слова утешения, хотя тоже понял, что она лукавит. Она была молода, а они оба опытны. И она продолжала играть:
— Почему вы говорите о смерти мужа? — спросила растерянно.
— Потому что его нашли мертвым, — ответил Аристарх. — Разве вам не сообщили?
— Как? Где? Когда нашли? — вскликнула она. — Никто не сообщал!
— Его тело зарыли в лесу. Там и нашли, — пояснил Васильевич, поправляя очки.
Бегая глазами по лицам оперативников, она напрягала мозг, думая, как себя вести дальше. Неулыбчивый взгляд Аристарха как будто въедался ей в душу, заставлял трепетать.
— Вы не знаете, кто это мог сделать? — спросил он. — У него были враги?
— Не знаю, — ответила она. — Он скрытный человек. Я никогда не знаю, о чем он думает, — вдова отозвалась о нем, как о живом, словно не могла для себя принять, что его уже нет в живых. Это был тонко рассчитанный ход. Она всхлипнула, сделала вид, что долго приходит в себя, потом вытерла носовым платком глаза.
Другого ответа Аристарх не ожидал. Он понял ее ход и оценил игру. Но для него это было не ново, в своей работе с подобным приходилось сталкиваться постоянно. Так устроен человек. Он всегда играет. Даже тогда, когда его прижимают к стенке, и он находится в безвыходном положении, продолжает пытаться играть роль раскаявшегося. Безусловно, она станет плодить такие ответы, пока он не найдет ее болевую точку.
— Как вы узнали о смерти отца? — спросил он дальше.
— От домработницы, — сказала вдова, натягивая руками концы платка, сжимая их длинными пальцами, точно в сильном волнении. — Утром та вошла к нему в спальню и обнаружила, что тот мертв.
Ну, конечно, пришло в голову Акламину, домработница, кому же еще, как не домработнице нужно было обнаружить. Все было складно, но все было неправдой. Вдобавок все сильнее давило ощущение причастности дочери к смерти отца. Не хватало ей опыта и таланта, чтобы играть роль безупречно, правдоподобно. Не научилась еще. Это облегчало оперативникам их задачу. А когда они начали перекрестные вопросы, она стала подолгу молчать, думая, как правильно ответить. После очередного долгого молчания, Аристарх спросил в лоб:
— Кто и зачем сделал укол вашему отцу?
— Укол? — выдавила она, и мочки ушей слегка покраснели. Об этом же спрашивал ее врач, когда осматривал тело. Значит, полиция уже знает об уколе. Врач, кажется, поверил в болезни отца. И полицейский должен поверить. — Кто сделал, не знаю, — ответила вдова. — Он мучился спиной и суставами. Мог по пути заехать в «Скорую», в любую поликлинику, в любую медицинскую фирму, где есть медсестра. Он часто так делал. Дома у нас никто этому не обучен.
— Почему вы отказались от вскрытия? — спросил Аристарх.
— Отец однажды сказал мне, — после некоторого молчания проговорила Латаева, видно было, что она старательно подбирает слова для ответа. — Когда я умру, похорони меня с почтением и почетом. Я обязана была выполнить его просьбу. Кромсать мертвое тело скальпелем это верх непочтительности.
Утверждение было спорным, но имело право на существование.
— Вам известно, чем занимался ваш отец? — задал новый вопрос оперативник.
— Мне это было неинтересно, — сказала вдова.
— Нам стало известно, что смерть вашего мужа произошла не без участия вашего отца. К сожалению, мы не успели спросить об этом его самого, — выговорил Акламин, это была уловка, никаких конкретных данных у Аристарха не было, он хотел таким манером подтолкнуть вдову к откровению.
Та сделала вид, что задумалась. Впрочем, она не делала вида, она действительно ломала голову, как повести себя в этих обстоятельствах? Тем более что явного вопроса к ней в словах оперативника не было. Подтвердить не могла, отрицать — тоже. Потому что неясно, чего ждать от полицейских дальше. Сказала уклончиво:
— Как знать? Но отец недолюбливал моего мужа, — и следом сама спросила. — А какое теперь это имеет значение?
— Имеет, потому что мы расследуем убийство! — строго произнес Аристарх. — Если у вас есть какие-нибудь соображения на этот счет, прошу поделиться ими. — Замечая, как она старается сохранить невозмутимость, он неожиданно ошеломил ее. — Может быть, вы кого-нибудь боитесь? Например, того, кто был возле вас во время похорон? — Акламин не назвал его Перстнем, ибо его имя или кличка могли быть другими, и на самом деле он мог оказаться совсем не тем, кого опера предполагали выявить в нем.
— Около меня многие были, — расширив глаза, обронила вдова.
— Вот его, — Аристарх достал из кармана снимок и показал Латаевой.
— Почему я должна его бояться? — сделав удивленным лицо, спросила она и, в свою очередь, ошарашила оперативников. — Это мой дядя по маме.
— Да, конечно, — подтвердил Аристарх, будто знал об этом, не показав вида, что немало озадачен. — Только мы полагаем, что вы должны его опасаться! — продолжил он, как будто знал нечто большее, что неизвестно ей.
Она замерла. Первая мысль была, что за вздор опасаться дядю? Вторая, что-то недоговаривает полицейский. Исподволь в ней завозился страх. Ведь дядя из одной колоды с отцом. И полицейским, несомненно, об этом известно. Впрочем, после отца именно она должна занять место в той же колоде. Выжить в ней можно только королем или тузом. Для этого ей еще надо набраться опыта. Что она и намеревалась сделать. А сейчас пока любой, в том числе дядя, может сбить ее на взлете, чтобы вместо нее занять положение ее отца. Этого допускать было нельзя. С самого начала следовало взять быка за рога. Не откладывать на потом. Без оглядки убирать с пути все преграды. Только сама должна сделать себя. А потому придется не смотреть на родственные связи. И она заговорила, но так, чтобы у полиции не было никаких сомнений в ее непричастности к смерти отца. А дядя. Ну что дядя. Он и без того ходит по острой кромке. Выкарабкается. У него опыт на пятерых.
— Возможно, ваше предостережение имеет под собой почву, — сказала она, собирая над переносицей морщинки, делая вид, что погружается в раздумье. — Мой отец и дядя не любили друг друга. Всякая встреча, происходившая между ними, заканчивалась громким скандалом. Накануне отец куда-то ездил, с кем-то встречался. Я не знаю, с кем. Может быть, с дядей. Я не спрашивала, а он не говорил. Вернулся домой злым, взвинченным и встревоженным. Я боялась подойти к нему, — она тонко подводила к тому, что дядя вполне мог быть убийцей. Додумывают пусть полицейские. Кажется, ей представился случай начать расчищать поле чужими руками. Так чего же не воспользоваться? При этом она не называла ни одного имени, чтобы потом никто не мог уличить ее в оговоре.
