Я сползаю с верхотуры и выглядываю в окно. Вроде чисто.
Выскальзываю наружу и запираю дверь на задвижку. Обхожу фургон спереди и врезаюсь в почтальона.
Издав тихий писк, я отлетаю от этого высокого человека.
— Ой! Извини! — Он заглядывает в свою сумку и проходит мимо. У меня так колотится сердце, что заметно через футболку.
Забудь. Иди в школу.
На обед я опоздала, так что сразу направилась в класс мистера Рэли.
Кристи уже там.
Она ссутулилась над столом и, когда я вхожу, даже не поднимает головы. Рэли сидит на своем месте, и я сразу иду к нему.
— Мистер Рэли?
Он перестает улыбаться своим коленям и переводит взгляд на меня.
— Можно я сдам свое разрешение сейчас, чтобы получить камеру? Не хочу опоздать на следующий урок.
Я не собираюсь оборачиваться к Кристи. Не собираюсь.
— Что ж, если я разрешу тебе сейчас взять камеру, обещай, что не будешь с ней возиться на уроке.
Не буду, я буду возиться со своим телефоном, как все.
— Обещаю. — Я достаю из кармана сложенный бланк и протягиваю учителю.
Сзади подходит Кристи со своим бланком. Рэли вручает мне маленькую блестящую видеокамеру и маленький неопреновый чехол.
— Держи все время в чехле. Если не снимаешь — камера должна быть в чехле.
— Хорошо.
Кристи протягивает ему свой листок:
— Я хочу поснимать автостраду, посмотреть, что́ там есть живое, — говорит она чуть громче, чем можно было бы.
— Хорошая идея, Кристи.
Ну-ну, удиви всех отрядом Coccinellidae. Божьими коровками. Прямо дух захватывает.
Кристи тоже получает камеру в маленьком чехле, поворачивается, и я вижу, что она плакала. Она поднимает на меня глаза, только чтобы проверить, смотрю ли я на нее, и отворачивается. Ну и ладно.
Мы тащимся через класс на свои места. Камеры уже почти у всех, а мистер Рэли занят чем-то своим, и, похоже, больше никого ничего не интересует. Звенит звонок, и я иду на урок продвинутого английского.
Джейн и Макензи уже здесь, сидят в твиттере. По всему классу пищат и вибрируют мобильники, все посмеиваются и переглядываются через ряды.
Я опускаю глаза. Я знаю: это все в мой адрес. Всегда в мой адрес.
Я сажусь на свое обычное место у стены и жду, когда прозвенит звонок и им придется это прекратить.
— А вот и она. — Голос Джейн, наглый, самонадеянный и злой, как жало.
Я поднимаю глаза. Все смотрят на Кристи.
Кристи старается ни на кого не обращать внимания, но у нее не очень получается. Она подходит и садится рядом со мной.
— Они все уроды. По крайней мере в этом ты была совершенно права, — говорит она со слезами в голосе.
— О, мы снова общаемся? — Я упорно смотрю в окно.
— Ладно тебе, Лейла. Поговори со мной хотя бы до звонка. Мне надо как-то отвлечься.
Она говорит это с такой грустью, что я все-таки поворачиваюсь к ней:
— Из-за чего они тебя донимают?
Она нависает над столом, чтобы придвинуться ближе, и шепчет:
— Вчера вечером я запостила в твиттер свое стихотворение. Джейн поняла, о ком оно, и ретвитнула для него. И теперь все надо мной ржут. Эмерсон ничего не ответил, но это неважно. Уроды.
— Мне жаль, Кристи.
Мне слегка жаль. Я считаю, что она слегка получила по заслугам. И я очень рада, что в этот раз все смеются не надо мной.
Она все еще нависает над столом:
— Можно я зайду сегодня к тебе после школы? Мне правда нужно сбежать куда-нибудь. — Она такая грустная, что просто невыносимо.
На долю секунды мелькает мысль о моем секретном фургоне.
— Я серьезно не могу никого к себе приглашать, Кристи. Это не личное, вообще никого. Мы можем пойти в библиотеку. Или потусить в парке.
Она садится прямо и складывает руки на груди. Звенит звонок.
На улице я не нахожу Энди и иду домой одна.
16 ч. 15 мин.
Энди ждет меня дома.
— Они позвонили маме. И она ответила. Ты ошиблась.
Я плюхаюсь на диван, пнув банку от газировки.
— И?
— Ну, мама сказала, чтобы они отпустили меня домой. Медсестра кричала на нее.
Я могу дышать нормально, точно могу. Вдох. Выдох. Все хорошо.
— Что она кричала?
— Не знаю. Какие-то ученые слова.
— Ты шел домой пешком?
— Ага, — говорит он. У него все еще усталый голос.
Как будто были другие варианты. Как будто у нас есть машина.
— Мама была здесь?
— Нет.
Я заливаю нам кипятком по пачке лапши рамен и ставлю на плиту. Она не успевает завариться, как приходит мама:
— Надеюсь, теперь ты счастлива.
Я даже не оборачиваюсь.
— Ты знала, что медсестра будет мне звонить. Она меня разбудила. Разглагольствовала, несла какую-то чушь. Зачем ты отправила его в школу? Он мог выспаться. Мы оба могли.
— Я не знала, что сегодня у тебя будет плохой день. — Я выключаю огонь.
Минуту она молчит.
— Теперь у меня плохой день.
Как бы мне хотелось услышать в ее голосе грусть. Как бы хотелось услышать сожаление. Как бы хотелось заметить, что она чувствует хоть что-то кроме недовольства.
Кроме того, она прекрасно знает, что я не хотела сказать ей ничего неприятного. Но я не знаю, какие слова подобрать. Для многих вещей просто нет слов.
— Ну, сейчас выходные. Он пойдет в школу только через два дня. Все забудут об этом, — осторожно говорю я. Мне не хочется ее злить.
— Тем лучше. Больше никакого дерьма из его школы.
Она идет к дивану. И хотя она одна, а диван рассчитан на четверых, сесть некуда.
Я сливаю воду из ведра и набираю себе ванну. Сижу там с книгой и замечаю за унитазом паука. Изящный и необычный, плетет свою паутину. Отсюда не разглядеть, что это за паук, — он слишком маленький.
Я думаю о том, есть ли еще у кого-нибудь дома такое биологическое разнообразие. Мой дом — точно отдельная планета со своей биосферой, с разными экосистемами. Болота из мокрых газет с растущими на них экзотическими грибами. Изолированные от остального мира джунгли с зеленым изобилием жизни в мертвом холодильнике. Плодовые мушки и крошечные червяки, случайная мышь и этот паук, не так далеко от моего лица. Живет ли так кто-нибудь еще? Может, похоже жила доктор Джейн Гудолл, изучая своих шимпанзе?
