И действительно, в разных концах светлого гудящего помещения две женщины. Обе выглядит такими же уставшими, как я. У одной в переноске младенец, к которому она, нервничая, подбегает каждые несколько минут. Я перебрасываю рюкзак на живот и сажусь на ближайшую к телевизору скамейку. Он работает без звука, какое блаженство.
Я просыпаюсь и не понимаю, сколько времени, но точно чувствую, что у меня проблемы. Женщины ушли. Ничего не гудит. А на скамейке рядом со мной сидит мужчина.
Я не шевелюсь. Он еще не знает, что я проснулась. Может, если и дальше не шевелиться, все обойдется.
Он подвигается ко мне. Всматривается через стекло, что там на улице. Садится еще ближе.
Мой слух обостряется. Я слышу его неровное дыхание, жесткий вдох и выдох, пыхтение как при подъеме в гору на велосипеде с надеждой отдохнуть на спуске. Я вижу каждое пятнышко грязи и каждую крошку на полу. Вижу волосы на тыльной стороне его ладони, по одной-две волосинки ползущие к запястью.
Я резко сажусь и обхватываю рюкзак обеими руками.
— Привет. — Он произносит это так, будто мы знакомы.
— Привет. — Не буду на него смотреть.
Он продолжает тихо и дружелюбно:
— Ты совсем одна здесь.
— Папа, наверное, вышел к машине. Уверена, сейчас вернется.
Я чувствую, как он снова смотрит в окно. Долго всматривается.
Не в первый раз взрослый мужчина засекает меня одну и думает получить что хочет без особых проблем. Я напряжена. Я твердая и острая, как жало у Clistopyga crassicaudata — паразитоидной осы. Я наготове.
— На парковке нет машин. И снаружи никого.
— Тогда я лучше пойду. — Я быстро встаю, одно движение — и я на ногах, отступаю как можно дальше и упорно не смотрю на этого парня. Я вижу только его ботинки. Если на парковке нет машин, откуда он взялся? Если дотронется, вырвусь и буду кричать.
— Пойдешь куда?
— Домой.
Я иду к двери, держу рюкзак перед собой. Слышу, что он поднимается и идет за мной. Я не знаю этот район. Не знаю, куда бежать и где спрятаться, и, скорее всего, уже поздно, и автобусы не ходят. Но я должна выбраться отсюда, неважно куда.
До двери осталось несколько липких плиток. Я не бегу, но уже готова бежать. Я вижу его в освещенном отражении стеклянной стены. Он совсем рядом.
— Эй, — говорит он, и я вижу, как он тянется ко мне, и это похоже на кошмарный сон, где нельзя оглядываться, иначе тебя схватят.
— Эй, тебя подвезти домой? И как насчет денег? Я могу дать тебе денег.
Его сладкий голос отвратителен. Лучше бы он был страшным, я могла бы бежать, зная, что любой согласится с тем, что это плохой парень. Он притворяется хорошим, чтобы я повернулась и согласилась пойти с ним. В школе нам часто рассказывали, что незнакомцы могут предлагать конфеты или щенков. А должны были говорить, что такие парни гораздо умнее.
Он прямо за моей спиной. Я чувствую, как он дышит. Вот и все.
— Нет, мне не нужны деньги. Я пойду. До свидания.
Я выбегаю на улицу. Глаза не сразу привыкают к тусклым желтым огням после яркого белого света. Дорога пустая. Тихо так, что я слышу, как он придерживает скрипучую стеклянную дверь, он не преследует меня, но зовет и предлагает что-то еще.
Я не оборачиваюсь.
Понедельник, рассвет
Думаю, в прачечной удалось поспать несколько часов, но, похоже, больше сна не урвать. Я дошла до своего района. Cижу в туалете кафе «У Дэнни», пытаясь прийти в себя.
Я вспоминаю то недавнее время, когда у меня была спальня. Свой биом. Теперь же мне кажется, что все на меня смотрят.
Чтобы позавтракать, я решаю воспользоваться своим самым глупым и опасным приемом. За столиком семья с двумя детьми. Жду, когда родители теряют надежду на то, что дети хоть что-нибудь съедят, и собираются уходить. Папа выводит их к машине, а мама расплачивается на кассе. Как только она выходит, я уже на их освободившемся месте.
Это работает, только если никто не увидит, как я туда подсела. Единственная в кафе официантка стоит ко мне спиной, разливая кофе. У меня несколько минут.
Родители всегда просят детей доедать, потому что в Африке или Юго-Восточной Азии, или где-нибудь еще есть люди, которые голодают, но большинство детей не слушается, и я рада, потому что прямо здесь голодаю я. Я научилась этому способу, когда была еще совсем маленькой, еще до рождения Энди. Мама покупала кофе и часами читала газету. Я, как крысенок, проворно шарила за соседними столиками.
Иногда можно подсесть и туда, где были взрослые, но я пользуюсь этим реже. Я смотрюсь естественнее за столом, где сидели дети и царит беспорядок. Тем более дети тут всегда лучше. После них на тарелках море сиропа к блинчикам и омлет с сыром и кетчупом. Даже после самых прилежных едоков найдутся нетронутые тосты.
А еще в те времена мама незаметно хватала оставленные на столиках чаевые. Мы были с ней тогда парой воришек.
Сегодняшний столик очень даже ничего. Целый маленький сэндвич с ветчиной и яйцом, остатки апельсинового сока и кофе. Младший ребенок размазал по всему столу овсяную кашу, но мне это не подходит. Мама оставила нетронутой фруктовую тарелку — подумай о голодающих детях, мама. Уже стоя я хватаю со стола чей-то последний цельнозерновой тост, завернутый в салфетку, и кладу его в карман. Официантка выходит на кухню, и мой взгляд падает на ее чаевые — аккуратно сложенные шесть долларов под чашкой кофе.
«Я могу дать тебе денег».
Я не беру их и быстро выхожу на улицу. Я краду только еду, которую все равно выбросят. Если возьму эти деньги, если скажу «да» какому-нибудь парню, который предложит мне деньги, я больше не буду собой. Я буду кем-то вроде моей мамы.
Не сегодня.
Впереди целый день, а я мечтаю только о том, чтобы поспать. Мне некуда идти до самого заката. Теперь, после еды, у меня просто закрываются глаза, и я знаю, что в любом случае меня скоро вырубит.
Слишком хочется спать, чтобы думать. Думай. Где безопасно и никого нет?
Фургон — плохая идея после того, как там побывали копы. Я до боли в груди скучаю по тамошнему чердачку, словно по родному дому. Домик на дереве — в дневное время не вариант. В библиотеках спать нельзя, к тому же в тех, где я часто бывала, меня могут узнать. В мамин офис и в прачечные, если мои ключи все еще к ним подходят, днем лучше не соваться.
Но ключами от прачечной можно открыть еще кое-что.
Мы с Энди проводили, наверное, больше времени в бассейне, чем дома. Сегодня вода мутная. Видимо, не работает фильтр или давно не хлорировали. Мама просила меня это делать, когда техник не мог.
На самом деле именно в бассейне я и заинтересовалась наукой. Не здесь, а в нашем первом бассейне, когда мы только переехали в Калифорнию. Мама устроилась смотрителем в одном фешенебельном жилом комплексе и должна была следить за бассейном. Иногда она брала нас с собой, не знаю зачем. Смысла в тех моментах, когда она была к нам добра, было еще меньше, чем когда она впадала в отключку или оставляла нас дома одних. Энди плавал часами в маленьком детском бассейне, а мне мама показывала, как убирать сачком грязь с поверхности и очищать фильтр от листьев. Иногда в бассейне обнаруживались живые утки или лягушки. Уток можно было просто спугнуть, а вот лягушек мне приходилось вылавливать. Однажды такая плавала там кругами. Возможно, это была Pseudacris cadaverina — калифорнийская квакша. Бледная, а не зеленая, как я ее себе представляла.
