— Да, дошло. Тонко.
— Спасибо!
Она широко улыбается, но тут же снова принимает серьезный напыщенный вид. Поднимает руки в черных кожаных рукавах и, чуть раскачиваясь, читает:
— Дикий темный ангел
С черным крылом,
Темной звездой светишь
В мире пустом.
— У тебя повторяется слово темный.
Она хмурится и заглядывает в листок бумаги на бледно-розовом письменном столе.
Мама Кристи, Бетти, стучит в дверь. Говорит, не открывая ее:
— Дорогая, вы готовы ужинать примерно через полчасика?
— Ага, мам.
Кристи достает новый красивый лист бумаги.
— Хорошо, буду ждать вас внизу.
Пока Кристи стоит ко мне спиной, я осматриваю комнату. Ее коллекция обуви валяется в полном беспорядке на дне шкафа, но одежда висит ровно. У нее пар сорок джинсов. На всех стенах постеры, она крепит их такой специальной голубой липкой лентой, которая не пачкает бледно-розовые стены. Я пытаюсь представить, как выглядела бы эта комната, будь она моей. Что, если бы Бетти была моей мамой и комната была бы бледно-зеленой, и этот макбук, который обычно лежит на полу, был бы моим?
Нет, я бы никогда не оставила его на полу. Если бы у меня был собственный бледно-зеленый письменный стол.
— Эй, Кристи?
Она даже не оборачивается:
— Что?
— Слушай, а если я сделаю это сейчас? Твоя мама сказала, у нас есть вроде полчаса, а ты занята своими стихами. Давай?
— Ага, валяй. Мое все — в нижнем ящике, бери сама, — рассеянно говорит она.
Я уже почти вышла, когда она спрашивает:
— Чем можно заменить «темный»?
— Мрачный, — отвечаю я, не замедляя шаг.
Кристи ненавидит свою ванную, потому что она принадлежит не только ей. У мамы и отчима своя, в спальне, и есть еще одна — для гостей, внизу. А здесь ванная Кристи и ее старшей сестры Карли. Карли поступила в Стэнфорд, так что вполне можно сказать, что пользуется ванной только Кристи.
Я сказала Кристи, что хочу попробовать впервые побрить ноги, но что мама не разрешит мне сделать это дома. Ей очень понравилось, что я наконец побрею свои, как она выражается, горилльи ноги, и она пригласила меня к себе на ужин.
В нижнем ящике в куче разного барахла я нахожу ее розовые бритвы и крем для бритья. Поворачиваюсь к глубокой белой ванне и долго вожусь с краном, чтобы из него наконец потекла горячая вода. Тяну за рычажок, чтобы закрыть слив, и раздеваюсь. Забираюсь внутрь, вода обжигает мне пальцы ног. Выпрыгиваю назад. Снова возня с кранами и отчаянное размешивание воды ногой, пока температура не становится терпимой.
Поглядывая на часы, я быстро мою голову и наношу расческой на волосы один из кондиционеров Кристи. Оставляю эту скользкую штуку ненадолго на голове. Вытаскиваю одну ногу из воды и щедро намазываю кремом для бритья. Так ли это трудно?
Веду бритвой вверх от щиколотки, как показывают в рекламе. Другой вопрос — с какой силой давить. Мне кажется, что я уже наловчилась, когда в ванную вдруг входит Бетти.
— Ой, прости, Лейла! Я не знала, что ты здесь. Я просто ищу, что постирать.
Она наклоняется за моей одеждой.
— Подождите, не надо. Это моя. Она мне нужна.
Она смотрит на джинсы и нижнее белье, которое подхватила с плиточного пола, и переводит взгляд на меня:
— Может, ты позволишь мне бросить это в стирку, милая?
Снова этот слишком добрый голос.
Я сижу со скрещенными на груди руками и хочу, чтобы она вышла, но это же ее дом. Хочу, чтобы она положила мою одежду на место, хотя, конечно, было бы здорово ее постирать. Мне просто больше нечего надеть.
С таким же обеспокоенным лицом, как мистер Рэли, теперь смотрит на меня она.
— Я могу принести тебе что-нибудь из своих вещей, пока все постирается. Это недолго.
Я молчу. Не знаю, что ответить.
Она наклоняется и поднимает еще мою футболку и спортивный лифчик двухлетней давности, заношенный и уже расползающийся.
— Лейла… Возможно, мама тебе что-то не рассказывала. О гигиене.
Интересно, насколько сложно утопиться в ванне?
По лицу заметно: она поняла, что мне безумно неловко.
— Я только хочу, чтобы ты знала: ты можешь говорить со мной обо всем.
Она разворачивается и уходит. Когда за ней закрывается дверь, я изучаю свою ногу.
Со щиколотки в воду капает кровь.
За ужином на мне ее желтый спортивный костюм. Кристи посмеивается, но ни о чем не спрашивает. Она счастлива, что отчим работает сегодня допоздна. Долго ковыряется в тарелке и пьет кофе, только чтобы позлить маму. Я обожаю кофе, но в доме Бетти его не пью. Знаю, что это ее расстраивает.
Кристи не интересуется, как прошло мое первое бритье.
20 ч. 00 мин.
После еще двух читок поэзии Кристи и порции мороженого я иду домой в чистой одежде. Странное ощущение, но приятное.
Я забираюсь по кондиционеру через окно. У нас горит свет. Мама на диване в кольцах дыма. Энди на полу, в окружении смятых оберток от тако. Бубнит телевизор.
— Мама принесла нам тако, но тебя не было, и я все покушал, — говорит Энди.
— Ничего страшного, что ты все скушал, я поела у Кристи.
Мама говорит, не глядя в мою сторону:
— Сегодня мне на работу звонили из школы. Опять. Ты отправляешь его в школу в грязной одежде. Опять. Кто-то должен мне помогать.
— Чтобы постирать, мне нужны четвертаки, мам.
Она ничего не отвечает, но я знаю, что завтра или послезавтра где-нибудь увижу две монетки по двадцать пять центов.
Я прохожу мимо Энди в сторону нашей спальни. В коридоре под ногами тут же начинает хлюпать, значит, в ванной снова потоп. Со вздохом открываю дверь.
Думаю, все началось с того, что три месяца назад засорилась раковина. Мама взяла разводной ключ и отвинтила шланг под раковиной, но там что-то сломалось, и она не смогла привинтить его назад. Тогда она поставила под раковину большое белое ведро, потому что кран течет, а воде надо куда-то деваться. Через несколько дней мама поняла, что ведро будет наполняться, пока кто-нибудь не станет выливать из него воду. Но к концу дня его уже не поднять — слишком тяжело. Тогда она принесла кусок садового шланга. И теперь раз или два в день кто-то должен отсасывать воздух из шланга, чтобы из него потекла вода, и бросать конец в ванну, чтобы она туда сливалась.
Когда я говорю «кто-то», я имею в виду себя. Энди все забывает. А мама ни с чем не может справиться.
