Глядя на спящую Лали, Соня чувствовала себя измученной. Такого не должно было случиться, но как все должно было пройти, ей было неведомо. Когда она смотрела на Лали и маленьких близняшек, ей хотелось сделать то, чего она не делала уже тысячу лет. Давным-давно — так давно, что казалось, будто в другой жизни, но той, о которой неприятно вспоминать, — у Сони был свой ритуал. Она била стекло, выискивала самые уродливые осколки и проверяла их остроту на своей коже. Расцветая кровавыми узорами, кожа вскоре покрывалась коркой, которая, подсыхая, осыпалась ржавой пылью, и тогда пульсирующие рубцы вздувались на бледных предплечьях, бедрах, животе. Соня содрогнулась. После Дарьи она пообещала себе, что больше не будет этого делать. Жизнь — слишком большая драгоценность, чтобы подвергать ее этой бесконечной репетиции смерти. Но как только близняшки сели в машину, тщательный план Сони, ее стратегия выхода из игры пошатнулись.
Соня смотрела, как Лали хмурит брови во сне, как осторожно прикрывает лицо рукой, избегая синяков.
— Тебе не следовало так портить счастливое спасение, — прячась за сардонической улыбкой, тихо произнесла она.
Лали открыла глаза, левой ладонью защищаясь от света единственной белой лампочки в комнате.
Соня засмеялась:
— Людям нравятся хорошие истории спасения, не так ли? Махараджа здесь спасает таких падших женщин, как мы.
Лали скривилась от боли, когда попыталась повернуться на бок. Ее безразличие бесило Соню. Местные девушки отличались самоуспокоенностью, непоколебимой верой в руку «судьбы» — судьбы, которую одинаково обвиняли и восхваляли. Поначалу ее приводило в замешательство, когда она слышала от них: «Все написано у нас на лбу», а потом кто-то объяснил ей, что так они говорят о судьбе. Кино жизни, начертанное судьбой невидимыми чернилами у них на лбу в момент рождения. Я бы сожгла этот лоб, сказала им Соня. Так мы говорим, когда умирают наши мужья, ответили ей. Такая философия, оскорбительная для человеческих устремлений, наполняла ее гневом, который больше жалил, чем причинял боль. Для Сони в этом было много личного. Дарья верила в судьбу, но даже не догадывалась, куда заведет ее эта вера, в какую адскую дыру, на какой край света, откуда так легко исчезнуть с лица земли.
— Ты говорила, что мы уедем далеко. Что ты имела в виду? — прошептала Лали то ли осознанно, то ли во сне. — Что мы делаем здесь? — пробормотала она.
Дурги и Лакшми в комнате не было. Соня подумала, что это к лучшему. Взрослым всегда легче довериться друг другу. Лали могла сама позаботиться о себе, как и Соня. Перед глазами всплыла картинка из отеля, когда Лали семенила следом за ней, такая нелепая в декорациях лобби. Бедняжка даже не подозревала о том, что ей предстоит проверка и что люди, которые сочтут ее пригодной, проложат путь в этот ашрам и еще дальше.
Лали хотела что-то сказать, спросить, понять, но никак не могла сформулировать вопросы, облечь в слова то, что хотела знать. Когда мужчина ударил ее в живот, она согнулась пополам. В ослепляющей боли она распознала стратегию таких, как он, и мысленно улыбнулась. Ударь меня там, где не видно следов, подумала она и представила синяк на животе. Сначала синий, потом черный и постепенно желтеющий по мере заживления.
Низкий потолочный вентилятор гудел с артритными стонами, вращаясь над головой.
Соня нарушила молчание:
— Я ничего не выиграю от того, что буду держать тебя в неведении. Я — не Рэмбо, не мадам и уж точно не этот сумасшедший богочеловек. — Она кивнула в сторону портрета на стене, который Лали не хотела видеть. — Я бы точно так же ничего не выиграла, если бы рассказала тебе раньше, но теперь мы здесь и пути назад нет. — Соня изъяснялась на своеобразной смеси бенгали, хинди и английского, в общем-то, вполне доходчиво, но Лали все равно догоняла с трудом. — У мадам новое предприятие, — сказала Соня с легким вздохом. — Я не знаю, кто это придумал, но здешний богочеловек спасает таких девушек, как ты. Устраивает несколько фиктивных свадеб, в основном с мужчинами вроде Рэмбо и Чинту. Приезжают газетчики, фотографируют, и по округе разносится молва, что он — отец и благодетель для всех падших женщин. В какой-то момент они разработали бизнес-план — мадам и Махараджа. Мадам поставляет девочек, а он отправляет их в путешествие. Через несколько дней нас отвезут на причал, посадят в большой транспортный контейнер с водой и едой и, если повезет, дадут горшок, чтобы помочиться. Спустя какое-то время мы доберемся до Бангкока, и там нами займется кто-то очень похожий на Рэмбо. Всем заплатят, кроме нас. А о том, что стало с нами, никто никогда не узнает.
Лали убрала руку, прикрывавшую глаза. Села на кровати и поморщилась от боли в животе, вызванной резким движением. Она чувствовала себя глупо, глупее, чем когда-либо. Ее жизнь в Сонагачи… Лали, как и многие другие, с радостью оставила бы ее позади, будь у нее выбор. Временами, особенно в молодости, эта жизнь казалась ей хуже смерти. Но она продолжала влачить жалкое существование, и сама не заметила, как обрела собственную жизнь, вырвала ее когтями, отвоевала всем, что у нее было. Она заводила друзей, находила сестер, влюблялась и оставалась с разбитым сердцем; она голодала, грустила, бывала счастливой и сытой. Не бог весть какая жизнь, но жизнь человеческая. Это была ее жизнь, не дарованная, а выстраданная. Лали упорно трудилась, обеспечивая себе эту жизнь. И теперь она чувствовала, что тот хрупкий, убогий клочок земли у нее под ногами, который она сделала своим, проваливается. Она не могла смириться с мыслью о том, что ее отправят в чужую страну против ее воли, передадут в руки какого-то хозяина. Эти нелюди торговали чужими жизнями, продавали их, как шкуры освежеванных животных, чтобы те безмолвно валялись у кого-то под ногами. Лали подумала о длинных полупрозрачных змеиных выползках, которые видела в подлеске давным-давно, когда гуляла по темным переулкам своей деревни. Ей захотелось сбросить свою кожу сейчас же, оставить охотникам пустую оболочку.
Она посмотрела на Соню широко распахнутыми глазами, не зная, что сказать.
Соня подошла к окну, осторожно выглянула из-за занавески:
— Охранники патрулируют снаружи. Мы — как большой мешок денег, хранящийся в этой комнате.
— Это правда? Нас отправляют в Бангкок?
Соня тихо рассмеялась:
— Ты думаешь, твоя мадам тебе чем-то обязана? Да она заработает на твоей переправке за кордон гораздо больше денег, чем ты заработаешь для нее в Сонагази. — У нее было непривычное для слуха произношение. — У вас там клиенты не такие щедрые.
— Я могла бы… — Лали расслышала тихий плач в своем голосе. — Если бы она позволила мне работать наверху и если бы у меня было несколько крупных клиентов, таких как мистер Рэй…
Соня усмехнулась, и Лали почувствовала, как внутренняя пустота быстро сменяется гневом. Лали ненавидела Соню за то, что она обладала информацией и хоть какой-то властью, в чем Лали было отказано. Ее просто покупали и продавали, и она не знала, что за всем этим стоит.
— Ты что, еще не поняла, Лали? — сказала Соня с такой теплотой в голосе, какую Лали никогда не слышала. — Нет никакого «наверху». Это просто место для хранения экспортного товара. Они не хотят, чтобы эти девушки были на виду: люди задают слишком много вопросов. Лучше хранить весь экспорт в одном месте, где за ними присматривают те, кто вовлечен в бизнес, чтобы потом доставить их сюда, в этот комплекс. Мистер Рэй — не клиент, он, скажем так, оценщик… товара. Они же не могут посылать сюда абы кого. Можешь принять это как комплимент — ты определенно девушка экспортного качества.
