— Он здесь такой красивый, не правда ли? — почти с благоговением произнесла она.
— Да, — согласилась Анна.
Это правда. На глаза хотели было навернуться слезы, и она поскорее заморгала, чтобы этого не допустить.
Она перевела взгляд на Гейл и, заметив в ее глазах такой же характерный блеск, задумалась, стоит ли взять ее за руку, но, должно быть, решалась она слишком долго, потому что в следующий миг Гейл словно внутренне встряхнулась, восстанавливая самообладание. Она перевернула страницу — момент ушел.
— Думаю, пора выпить чаю, — предложила Гейл, когда с фотографиями было покончено. Она поднялась, чтобы поставить альбом на полку. — Кто-нибудь еще хочет?
Как только Гейл вышла из комнаты, Анна откинулась на диван и с шумом выдохнула. Ричард зашуршал газетой, чуть опустив верхний край, чтобы видеть Анну.
— Не обращай на нее внимания, — негромко проговорил он, — она ведь не нарочно так… ну ты понимаешь.
Анна кивнула. Вложив в это почти столько же красноречия, сколько и Ричард.
— Эта годовщина далась ей с большим трудом, — добавил он. — Внешне по ней этого не видно, да и спроси ее — она бы все отрицала, но она борется.
Анна встала и, подойдя к Ричарду, обняла его. Несколько секунд они так и стояли: он, протянув руки к ней и оставив газету на коленях, и она, склонившись к нему. Затем он похлопал ее по спине, и она быстро чмокнула его в щеку.
Она выпрямилась и снова выдохнула. Ну же, Анна! Не будь такой мелочной. Да, она далеко не подарок, но она тебя не ненавидит. Она страдает. Как и ты.
Анна была почти уверена, что никогда в жизни не дождется от Гейл извинений за пепел, но, быть может, ей удастся заключить перемирие, подтопив лед сохранявшейся холодной неловкости. И вместо того чтобы снова усесться на диван, она пошла в кухню узнать, может ли она чем-то помочь.
Когда она вошла, Гейл стояла, уперев руки в столешницу, и смотрела в окно. Нигде не было видно ни чашек, ни блюдец, а чайник молчал, и, судя по отсутствию струившегося из носика пара, кипятиться его не ставили. Гейл обернулась, на лице отразилось легкое удивление. При взгляде на нее Анна мысленно изумилась, как свекровь постарела лет на десять за эти несколько шагов по коридору до кухни.
— На меня чай можно не готовить, — заговорила Анна, посчитав, что сейчас не время заводить серьезные беседы, — я, наверно, скоро пойду.
Гейл только кивнула, затем подошла к холодильнику, откуда достала пластиковый контейнер и протянула его Анне.
— Тогда возьми их, — предложила она, — они лежат с прошлой недели. У нас что-то много осталось.
Анна опустила взгляд. Внутри запотевшего контейнера лежали двенадцать волованов. Что-то кольнуло в груди — как если бы Гейл ткнула в Анну одним из своих наманикюренных пальчиков.
Гейл отвернулась и принялась убирать посуду в посудомоечную машину.
— С твоей стороны было довольно грубо, — заговорила Гейл, когда разогнулась, — уехать, не поужинав с нами. В тот день нам всем было нелегко, не только тебе. Так быстро уехать, толком не попрощавшись, — это, пожалуй, последнее, что ты могла бы сделать.
Анна не знала, что сказать.
Гейл поставила в шкаф кружку, освободив руки, и повернулась к Анне:
— В трудные времена семье стоит держаться вместе.
Ах, значит, теперь Анна стала семьей? Только вот на пляже Камбер-Сэндс ей что-то так не показалось. Ни капельки.
— Думаю, тебе стоит передо мной извиниться, — заключила Гейл.
Анну словно огрели по голове. Гейл требовала от нее извинений. От нее? Эта женщина, что, жила в какой-то параллельной вселенной? Анна уже открыла было рот, собираясь во всех подробностях расписать ей, что она может сделать со своими гребаными извинениями, как вдруг в ушах у нее снова прозвучали слова Ричарда:
«Она борется…»
Она снова взглянула на Гейл. Эта напряженная челюсть, эта решительность во взгляде — совсем как у Спенсера. Мать и сын всегда были очень похожи, но до этого момента Анна ни разу этого не замечала с такой ясностью. Ее гнев рассыпался, словно сухое тесто в контейнере, что она держала в руках.
— Мне жаль, что тот день так плохо закончился, — проронила она, и это вполне можно было засчитать в качестве извинений, которых ждала Гейл, учитывая искренность этих слов. — Мне тоже было трудно… — прибавила она, но тут же умолкла, заметив стальной взгляд свекрови. Продолжать не было смысла. Не сегодня. Нервы Гейл были натянуты до предела.
Она прижала к себе холодную пластиковую коробочку.
— Спасибо за волованы, — поблагодарила она и, быстро чмокнув Гейл в щеку, удалилась.
Глава 18
— Вам нравятся волованы?
Броуди снова сидел в кресле своего кабинета. Ноги грело тепло устроившегося возле него Льюиса, его мобильник снова ожил и издавал звуки, и вдобавок на этот раз рядом, на столике с витыми ножками ячменного цвета оказался стакан хорошего односолодового виски. Он нахмурился. Анна действительно сказала то, что ему послышалось?
— Броуди?
Он решил повиноваться, хоть ему и показалось, что это был уж совсем странный повод начать беседу:
— А какие?
Она раздраженно вздохнула:
— Не знаю! Это важно?
— С консервированным лососем — определенно нет. С яичным майонезом — только если мне за это заплатят. Коктейль из креветок? Может быть. Так что я бы сказал, что важно.
— Я говорила о волованах вообще. Как о концепте.
Волованы как концепт. Это было что-то новенькое. Всерьез размышлять о слоеных ретро-закусках для вечеринок — вот уж чего Броуди точно от себя не ожидал. Но он вдруг поймал себя на мысли, что такая перспектива ему даже нравится — он думал над чем-то новым, над чем-то отличным от старых заезженных тем, что изо дня в день сновали по проторенным бороздам в его мыслях.
— Нет, — задумчиво и твердо ответил он, — не думаю, что мне нравятся волованы.
— Спасибо! — выдохнула Анна, и, судя по тому облегчению и одобрению в голосе, которым она это произнесла, он представил, как она откинулась на спинку кресла. Спор был выигран, пусть он и понятия не имел, в чем была его суть и кто был ее соперником.
Разговаривая, он пытался представить, какая она. Было странно слышать только голос и не иметь соответствующей ему картинки. Анна виделась ему с длинными, слегка волнистыми волосами и изящными чертами лица. Большие глаза. Возможно, он рисовал ее себе так потому, что, когда говорил с ней впервые, голос ее звучал несколько по-детски. Не невинно или незрело — для этого она слишком многое пережила, — а потерянно.
— И с чего вдруг эта внезапная одержимость канапе? — поинтересовался он, и уголок его рта приподнялся в улыбке. — Если хотите поговорить о сосисках в тесте, у меня на их счет есть довольно твердые убеждения.
