— Я не уверен, что хочу вернуть все, как было прежде, Анна.
Она потрясенно всхлипнула:
— Почему нет? Неужели я… неужели я все испортила? Прошу, не говорите так. Броуди, вы должны меня простить!
Ну конечно, он прощал ей ее страх. Было бы крайне лицемерно поступить иначе, но дело не только в этом. Он сунул руки в карманы и перешел из спальни в гостиную, где было больше места. Он рассказал ей всю правду. После прошлой ночи они уже не могли уместить отношения в прежние рамки. Они их переросли. И им требовалось обновление. И, чтобы двигаться дальше, оба должны были это признать.
— Я больше не хочу быть просто вашим другом, Анна.
Перед тем как сказать то, что он хотел, Броуди сделал паузу. Нужно было собрать вместе все необходимые слова и выстроить их в правильном порядке, чтобы они приобрели должный смысл. Повторять дважды он не собирался.
— Я хочу большего.
— Броуди…
Он оборвал ее, не давая сбить себя с толку:
— Я люблю вас, — он услышал ее порывистый вдох, но слов за ним не последовало. Он все понимал. Он знал, как страх лишает способности соображать, не дает издать ни звука. — И я думаю, что причина, по которой вы убежали этой ночью, в том, что вы тоже испытываете ко мне некоторые чувства.
Вот оно. Он смог это произнести. Поставил на карту все. И карта была открыта. Я прыгаю, а ты — следом. Давай же, Анна. Покажи мне, какой ты можешь быть смелой…
Всем своим нутром Броуди ощущал, как непросто ей признать и принять то, что он сказал. Он отодвинул один из обеденных стульев, сел, положил телефон на стеклянную поверхность стола перед собой, включил громкую связь и доверился надежде, что в этот омут он отправится не один.
— Я не могу ответить вам то, что вы хотите услышать, Броуди. Я просто не могу.
— Почему?
— Я не могу испытывать к вам тех чувств, которых вы ждете.
Она лгала. И осознание этого раздражало его и вынуждало прибегнуть к ответным мерам.
— Почему нет?
— Потому что вы не Спенсер.
Он едва не расхохотался:
— Чушь собачья!
Она всегда говорила, что он осторожничает. Что ж, теперь он, пожалуй, даже если бы захотел, не стал бы себя останавливать.
— Вы напуганы. И я прекрасно вас понимаю.
В трубке послышалось уклончивое пыхтение.
— А знаете ли вы, почему я прекрасно вас понимаю?
Не дожидаясь ответа, Броуди заговорил. Начал он со своей первой панической атаки и поведал о том, как его мир все сужался и сужался, пока на пути не появилась она, как страх владел им многие годы и как она вдохновила его на то, чтобы бросить ему вызов. И более того, одержать над ним победу. Он рассказал ей о своей поездке в Лондон: как ему пришлось сотни раз сражаться с охватывавшим его ужасом; как он два часа простоял на той смотровой площадке, вцепившись в эти чертовы перила; и как он пережил самую тяжелую паническую атаку, когда лифт умчал ее вниз.
— Это все, — наконец сказал он, — все, что я никогда никому не говорил, потому что слишком стыдился того, каким я был слабым и разбитым. Потому что мне было ужасно страшно.
На другом конце линии послышалось неловкое шарканье. Возможно, до него даже донесся звук подавленного всхлипывания или шмыганья носом.
— О, Броуди… — заговорила она сиплым от слез голосом, — я… я не знала…
Броуди согласно кивнул:
— Вы и не могли этого знать. За многие годы я отлично научился скрывать это ото всех. Включая себя. Но я больше не прячусь, Анна, и это благодаря вам. Я больше не хочу бояться.
Собеседница не издавала ни звука, у него даже возникло странное чувство, что она, возможно, задержала дыхание.
— И вам тоже нечего бояться. Мы можем попробовать снова… Возвращайтесь в отель, мы отправимся куда-нибудь позавтракать — найдем тихое, уютное место, где сможем поговорить.
— Я не могу, Броуди. Не могу! Вы знаете почему.
Да, Броуди действительно знал. Только не то, в чем она пыталась его убедить, а то, в чем она отказывалась признаться самой себе.
— Пожалуйста… — прошептала она, дрожь в ее голосе полоснула ему по сердцу, — пожалуйста, не давите на меня. Давайте просто вернемся к разговорам… к нашей дружбе?
Броуди чуть качнулся на стуле назад и встал, оставив телефон лежать на столе.
— Но я тоже не могу поступить так, как хотите вы, — отрезал он. — Я больше не хочу вам врать, Анна, а это именно то, о чем вы меня просите.
— Тогда я не могу… Мы не можем… — она умолкла, и он почувствовал, как из рваной и шероховатой эта тишина вдруг стала гладкой, серой и плоской, как бетон. Еще прежде, чем она продолжила, он знал, какое решение она приняла.
— Я думаю, вы правы, — снова зазвучал ее голос — в нем больше не было слышно ни тревоги, ни трепета, — мы не можем вернуть все как было.
— Анна…
— Думаю, нам надо сделать паузу, — ее равнодушный тон пронзил его, точно ледяной порыв ветра.
Броуди повернулся к окну, уперся лбом в холодное стекло и закрыл глаза. Бесполезно. Он врезался в кирпичную стену. И ни сокрушить, ни перелезть, ни обойти ее не было никакой возможности. Однажды он тоже возвел такую, и она разрушила его брак, разлучила его с семьей. Крепко и гордо она простояла несколько лет, пока не появилась Анна Барри и не разобрала ее всю по кирпичику — черт бы ее побрал!
К несчастью, он знал, не было ничего такого, что он мог бы сказать или сделать в надежде убедить ее снести свою стену. Точно так же Катри умоляла его не закрываться, поддержать друг друга в скорби по Лене, а он упрямо ее отверг. Он не был готов тогда, равно как Анна не была готова сейчас. И, возможно, не будет никогда. И словно в подтверждение этой мысли, Анна произнесла то, чего он никогда не ожидал от нее услышать:
— Прощайте, Броуди.
Глава 56
Анна лежала на спине, укрывшись с головой и уставившись в нависшее над ней полотно пододеяльника. Было воскресное утро, она встала уже три часа назад, но, не понимая, чем еще заняться, в растерянности снова вернулась в постель. Может, кто-нибудь подскажет ей, как остановить эту муку, как вернуть тот приятный, спокойный, белый пузырь? Это было бы очень кстати, спасибо.
Боже, ну какая же она трусиха.
Особенно после всего, что он ей наговорил.
Он ошибался на ее счет. Равно как и Спенсер. А она вовсе не сильная. А она — нет. Она ничтожество. Жалкая медуза.
И как бы кто бы ни говорил, что «знания — сила», он тоже был неправ. Осознание того, что она испытывала к Броуди, не сделало ее ни капельки сильнее. Это вообще ничего не изменило. И то, что она сказала Броуди, было правдой. Она больше не способна так любить. Но не потому, что не хочет, а потому, что просто… не может. Это бы ее сломало. А разве не считается, что профилактика лучше лечения? Чем не великолепный пример?
