— Так все закрыто же, — крикнули они. — Пойдемте поиграем!
— Хорошего вам дня!
Я помахала мужчинам рукой и медленно пошла дальше к Сорок девятой улице, где находилось ничем не примечательное здание агентства. Лобби представляло собой узкий коридор, ведущий к паре скрипучих лифтов. Помимо агентства в здании расположились страховые конторы, импортеры африканской резной мебели, пожилые семейные врачи, ведущие частную практику, и гештальт-терапевты. Агентство занимало целый этаж. Я вышла из лифта, подергала ручку двери и обнаружила, что та заперта. Но часы показывали без пятнадцати девять, а я знала, что офис открывается в девять. В пятницу, в канун Рождества, меня попросили прийти подписать документы и забрать кое-какие вещи, в том числе ключ от входной двери. Я еще подумала, что странно, что они предлагают ключ совершенно незнакомому человеку, но прикрепила его к брелоку к другим ключам в скрипучем лифте и вот сейчас достала и очутилась в темном, беззвучном офисе. Мне сразу захотелось порассматривать книги, стоящие на полках, но я боялась, что кто-нибудь придет и обнаружит меня за занятием, которое сразу выдаст во мне аспирантку филологического факультета, которой я совсем недавно была. Поэтому я заставила себя пройти мимо стойки в приемной, потом вдоль длинного коридора, уставленного стеллажами с книгами Росса Макдональда в мягкой обложке, свернуть направо в маленькую кухню, миновать бухгалтерию с линолеумом на полу и войти в восточное крыло офиса, где находились святая святых — кабинет моей новой начальницы — и комнатка, где предстояло сидеть мне.
Там я долго сидела, с прямой спиной и мерзнущими в промокшей обуви ногами, и изучала содержимое ящиков своего нового стола — скрепки, степлер, большие розовые картотечные листки с загадочными кодами и таблицами. Я боялась достать книгу и начать читать: вдруг новая начальница войдет и застанет меня за этим занятием? Я читала книги Джин Рис и воображала себя одной из ее героинь, нищих, вынужденных неделями питаться одними круассанами и кофе со сливками, что подавали на завтрак в меблированных комнатах, где несчастные девушки жили за счет бывших женатых любовников, оплачивающих им ренту в компенсацию за разрыв отношений. Я подозревала, что моя начальница не одобрит Джин Рис; на собеседовании она спросила, что я читаю сейчас и какие книги предпочитаю, на что я ответила:
— Я все читаю. Люблю Флобера, недавно дочитала «Воспитание чувств» и поражена, каким современным кажется этот роман. Но мне нравятся и Элисон Лури
[4], и Мэри Гейтскилл
[5]. А выросла я на детективах. Мои любимчики — Дональд Уэст-лейк и Дэшил Хэммет.
— Что ж, Флобер — это, конечно, хорошо, но если хочешь работать в издательстве, надо читать тех, кто еще жив. — Начальница замолчала, и я поняла, что ответила неправильно. Как всегда, я плохо подготовилась. Я ничего не знала об издательском бизнесе и тем более о литературных агентствах, в том числе о том, куда меня приняли на работу. — Я тоже люблю Уэстлейка, — добавила она и закурила. — Чувство юмора у него отменное. — И она улыбнулась впервые с тех пор, как я вошла в ее кабинет.
Я нерешительно разглядывала книги на полке, висевшей над моей головой, — детективы Агаты Кристи в мягких обложках и, кажется, серию любовных романов, — и тут на моем столе зазвонил громоздкий черный телефон. Я сняла трубку и тут же поняла, что не знаю, как в агентстве принято приветствовать звонящих. Поэтому я сказала просто:
— Алло?
— О нет! — раздался крик в трубке. — Ты пришла? Так и знала, что ты придешь. Иди домой. — Звонила начальница. — Офис закрыт. Увидимся завтра.
Повисла тишина, я не знала, что сказать.
— Жаль, что тебе пришлось тащиться в такую даль. Езжай домой греться. — С этими словами она отключилась.
Банкиры, игравшие в снежки, ушли — видимо, тоже отправились домой греть промокшие ноги. Мощные порывы ветра проносились по Мэдисон-авеню, трепали мои волосы, задувая их в глаза и в рот, но на улице было так тихо, бело и прекрасно, что я не спешила идти к вокзалу и шла очень медленно до тех пор, пока у меня не закоченели руки, ноги и нос. Я поняла, что последний раз в понедельник в половине десятого утра мне не надо находиться на работе, да и торопиться домой ни к чему.
В Нью-Йорке и позднее были снегопады, но они уже не парализовали город и не приводили к абсолютному безмолвию. Только тогда, один-единственный раз, я стояла на углу и чувствовала себя последним человеком на земле; больше такого не повторялось. Когда следующий буран аналогичного масштаба надвинулся на город, мир успел измениться: полная тишина стала невозможной.
Я вернулась домой в Бруклин. Согласно официальной версии, я проживала в Верхнем Ист-Сайде с Селестой — так думали мои родители. Закончив колледж, я переехала в Лондон учиться в аспирантуре, а Селеста, о которой мои родители отзывались как о «хорошей, милой девочке», устроилась на работу в детский сад и сняла студию с фиксированной арендной платой на Семьдесят третьей улице в Ист-Сайде, между Первой и Второй улицами. Когда я вернулась в Нью-Йорк, Селеста разрешила перекантоваться у нее на диване, обрадовавшись компании, а потом предложила остаться и поделить аренду пополам. Кроме того, согласно официальной версии — опять же для родителей — у меня был бойфренд, тоже «хороший и милый мальчик», с которым мы встречались еще в колледже, композитор, талантливый, веселый аспирант из Калифорнии. План был такой: я возвращаюсь домой из Лондона, получив степень магистра, накоротке заезжаю к родителям и перебираюсь в Беркли, в квартиру в нескольких кварталах от Телеграф-авеню
[6], которую нашел для нас бойфренд. Там многоквартирный дом стоял кольцом, а в центре был дворик, где по логике должен был находиться бассейн. Но бассейна не было. И я отступила от плана. Я вернулась в Нью-Йорк и поняла, что не хочу уезжать. А потом встретила Дона.
На второй день я снова пришла слишком рано, поскольку страшно боялась опоздать. На этот раз я вставила ключ в замок, чуть-чуть приоткрыла дверь и, убедившись, что в офисе еще темно, а в приемной за стойкой никого нет, быстро закрыла дверь, села в лифт и спустилась в лобби. По Мэдисон-авеню прошлись снегоуборщики, как и по Пятой авеню и остальному Мидтауну, но город еще не проснулся, на обочинах высились громадные сугробы, а пешеходы медленно семенили по узким проходам, расчищенным на тротуарах. В лобби было кафе, где имелись свежие круассаны, и сейчас сонные посетители разглядывали стеклянную витрину под недружелюбным взглядом продавщицы южноазиатской внешности с волосами, убранными под сетку. Я присоединилась к ним, раздумывая, не выпить ли вторую чашку кофе.
