Восторг, который я испытывала по поводу продажи нового романа Другого Клиента, вмиг испарился, сменившись неловкостью. Дон бы сказал, что я веду себя как школьница, сужу художника по его поступкам, а не произведениям. Великие писатели не всегда бывают хорошими людьми. Я же не перестану читать Филипа Рота, потому что у того было много жен? А Хемингуэя? А Мейлера? И все же… почему именно писателям-мужчинам мы должны спускать с рук неприглядное поведение, рискуя показаться чопорными критиканками? Дон сказал бы, что это их — в том числе его — биологическая прерогатива.
Действие нового романа Другого Клиента разворачивалось в маленьком городке, почти ничем не отличавшемся от городка, где он прожил много лет; именно там находился престижный гуманитарный университет, где все и произошло. По сюжету в этом городке серийный убийца жестоко убивает юных девушек и извлекает их внутренние органы. Какое совпадение, что мужчина, опозоренный юной девушкой в городе, где все друг друга знают, тут же начал работу над романом, в котором девственниц в маленьком городке потрошат, как рыбу.
Мне вдруг стало физически нехорошо: во рту пересохло, подкатила тошнота, бросило и в жар, и в холод. Кондиционер работал на полную мощность, и под холодной струей я задрожала. Я оглянулась посмотреть, заметил ли кто-то, что я уже давно сижу за компьютером, но в офисе никого не было. Август, все разошлись по домам. Я встала, потянулась и пошла на кухню за стаканом воды, раздумывая, не выпить ли обезболивающего.
По пути мне попался узкий шкаф, где стояли книги Другого Клиента. Все они были «спокойнее» нового романа, как подметила моя начальница еще в мае. Такие романы иногда описывают как «тихую» литературу, подразумевая, что это книги про самых обычных людей, ведущих самую обычную жизнь. Критики их любят, но они редко продаются огромными тиражами, не то что книги о серийных убийцах. Быть может, Другой Клиент, лишившись постоянного заработка, осознанно и расчетливо решил написать книгу, которая точно будет продаваться?
Это хуже или лучше книги, написанной из мести?
Или он руководствовался обоими этими мотивами?
Тем вечером по пути к метро я поняла, что и Дон в своей книге убил девушку, которая его обидела.
Трехдневный дождь
Ненастным вечером четверга Дон уехал на свадьбу со спортивной сумкой через плечо. «Пока», — бросил он и небрежно чмокнул меня. На нем была моя голубая водонепроницаемая куртка. Он часто брал мою одежду — джинсы, футболки, свитер грубой вязки, казаки. Брал без спросу, но эту куртку я предложила ему сама, желая показать, что не расстроилась. Дон нервничал, казался напряженным и измученным сбором вещей, переживал, что у него нет костюма, и я уж решила, что он жалеет, что передумал брать меня с собой. С другой стороны, он никогда не собирался брать меня с собой, так что и передумывать было нечего. Это я себе навоображала, что мы должны были поехать вместе. Как бы то ни было, я отказалась помогать ему собирать вещи.
— Как считаешь, можно в этом пойти на церемонию? — позвал Дон из соседней комнаты, держа в руках какую-то мятую тряпку.
— Не знаю, — ответила я, не отрываясь от рукописи — первой попавшейся из общей кучи.
Уж сколько я слышала о том, что в общей куче порой находили шедевры, но, судя по рукописям, которые присылали моей начальнице, это были выдумки. Каждую неделю я просматривала письма, напечатанные на бумаге с облачками и котиками витиеватыми шрифтами; письма, отправители которых описывали свои сны и прилагали астрологические карты, умоляли издать их книгу по аюрведе для хомячков и дао для парашютистов; письма от начинающих авторов детективов и криминальных триллеров с логотипами, нарисованными собственноручно, — пистолеты и ножи, окровавленные инициалы; письма от авторов эротических рассказов, злоупотреблявших словом «влажный»; и от авторов мемуаров, рассказывающих о приключившихся с ними ужасах. А вот письмо женщины, чью повесть я читала сейчас, отличалось от других своей простотой. Напечатанное обычным шрифтом «Таймс Нью Роман» на обычной белой бумаге, оно сообщало, что у писательницы есть несколько опубликованных рассказов в небольших, но уважаемых журналах; она была не магистром, а всего лишь бакалавром гуманитарных наук из Барнарда. Я прочла половину ее повести — в ней рассказывалось о маленькой девочке, чей отец-алкоголик таскал ее по барам, вместо того чтобы отправить в школу, — и была приятно удивлена, обнаружив, что повесть хороша. Чудо как хороша. Небольшой формат, лиричный тон повествования, лапидарный язык — повесть была замечательная.
— Так ты посмотришь или нет? — раздраженно спросил Дон.
Я посмотрела и пожала плечами.
— Буба, ну, пожалуйста, ты же разбираешься в шмотках, — взмолился парень. — Скажи мне, что надеть. Костюма у меня нет; нужны рубашка и брюки. Может, галстук?
Тут я не выдержала:
— Раз есть галстук, должен быть пиджак. Ты похож на продавца Библии. — Так говорила моя мать. Сама я в жизни не видела продавца Библии.
— К черту все, — ругнулся Дон и бросил в сумку мексиканскую рубашку с вышивкой.
Во дворе он остановился и, взглянув на меня, выпятил губы, посылая мне воздушный поцелуй. Я подняла руку, хотела помахать ему, но опоздала: он отвернулся и ушел.
Ночью в квартире одной было страшно. Тени деревьев мрачно крались по красному полу, звуки из соседних квартир лишь усугубляли мое одиночество. Я была одна в большом городе, в квартире с такой хлипкой дверью, что даже я могла бы ее выбить.
Но утром я проснулась и ощутила странную легкость. Дон уехал. Я не чувствовала себя обязанной ему звонить, справляться, как у него дела, сопоставлять наши планы. Я задержалась дома дольше обычного, выпила крепкого кофе из моей маленькой кофеварки для эспрессо — я всегда чувствовала себя эгоисткой, пользуясь ей при Доне, ведь кофе хватало только на одну меня. Потом я надела клетчатое платье, которое он терпеть не мог, — длинное, свободное и удобное.
В Вильямсбурге все было по-прежнему — молодежь в винтажных платьях и больших очках, затуманившихся от дождя, спешила на работу, — но, как только я вышла в Мидтауне, стало вдруг безошибочно ясно, что на дворе август. Улицы опустели. Я купила кофе в модной кулинарии, где прежде покупала лишь сэндвич, когда решала шикануть; кроме меня, там никого не было, официанты в накрахмаленных белых рубашках выстроились, скрестив руки на груди и притаптывая ногами от скуки. В офисе тоже было пусто. Агенты разъехались по загородным домам в Райнбеке и Норт-Форке или сидели по квартирам с кондиционерами и читали рукописи. Бухгалтер ушел в отпуск, один из двух наших делопроизводителей тоже. Оливия уволилась, а Макс и Люси так и не наняли новую ассистентку. Даже Хью не вышел на работу. Без него офис казался призрачным, ненастоящим. Остались мы с Пэм и второй делопроизводитель — единственные в офисе и, казалось, в целом мире.
Оставшись одна, я не могла усидеть на месте. Кофе остыл на столе; я собрала документы за неделю и пошла бродить по офису, раскладывая договоры, карточки и корреспонденцию по соответствующим папкам и картотечным ящичкам. Это заняло всего двадцать минут. Мне надо было просмотреть контракты, заполнить формы для предоставления прав и, разумеется, оставались еще горы писем к Сэлинджеру и «общая куча», куда мы сваливали присланные рукописи. Часы показывали десять тридцать. Три часа до закрытия — летом по пятницам мы уходили полвторого. Глотнув холодного мутного кофе, я открыла ящик с письмами и достала пачку наугад. Писал читатель из Нидерландов — судя по количеству писем, голландцы Сэлинджера любили. Фанат «Над пропастью во ржи», он приезжал в Нью-Йорк в прошлом году и прошелся «тропой Холдена Колфилда». Хотя была зима, он видел уток в Центральном парке. Знал ли Сэлинджер, что утки в Центральном парке теперь живут круглый год? Следующее письмо было от девочки, учившейся в школе-интернате; она прочла «Фрэнни и Зуи» и поспорила с подругами, беременна ли Фрэнни. Девочка считала, что беременна, но мнения разделились. Не мог бы Сэлинджер разрешить спор?
