Джен вошла через боковой вход у парковки для духовенства и сотрудников. Ее надежда, что встречу анонимных алкоголиков отменят из-за чрезвычайной ситуации, исчезла, когда Джен увидела круглую синюю табличку с треугольником по центру
[20], свисающую с дверной ручки.
Если придется стучать, я не пойду.
Стучать не пришлось. Дверь была открыта.
Коридор слабо освещали четыре свечи на высоких подсвечниках. Подходя к залу для собраний, Джен слышала приглушенные голоса.
По крайней мере, там будет темно.
Единственный раз, когда она ходила на встречу, в зале набралось столько людей, что заняты оказались почти все стулья, кроме парочки у дальней стены. Если так же будет сегодня, ей, возможно, удастся войти и выйти незамеченной.
Сердце стучало быстрее с каждым шагом. Джен завернула в зал.
Пламя свечей отражалось от металлических сидений восьми стульев, стоящих кругом в центре зала. Сидели в зале пять человек: грузная пара лет шестидесяти в пастельного цвета свитерах с надписями «Лучший в мире дедушка» и «Лучшая в мире бабушка», женщина среднего возраста с очень морщинистым лицом, какой-то хулиган лет двадцати с татуировками на шее и достопочтенный Фрэнсис В. Дистефано.
Судья сидел в центре группы и, щурясь, разглядывал открытую папку у себя на коленях. Он поднял взгляд, когда остальные замолчали и обернулись на новоприбывшую. Его глаза заблестели, он криво улыбнулся:
— Добро пожаловать!
Остальные алкоголики пробубнили похожие приветствия.
— Здрасте, — промямлила Джен.
Глядя в пол, она прошла к самому дальнему от группы стулу и села на него, оставив слева и справа по свободному месту, чтобы никто не попытался взять ее за руку или — не дай бог — обнять.
Следующий час обещал быть чертовски скверным.
Макс
Утренний свет едва пробился сквозь окно его спальни, а Макс уже сплевывал первую за день порцию жевательного табака в пластиковую бутылочку, где уже плавала зеленоватая жижа, оставшаяся со вчерашнего вечера.
После долгих проб и ошибок Макс наконец-то установил рабочие отношения с баночкой скоула. Ключевой элемент — постоянно сплевывать и не ожидать многого. За свои усилия он получил пару минут полуприятных ощущений, временное отсутствие симптомов никотинового голодания, обезвоживание и постоянный вкус сена во рту. Макс больше не боялся, что табак закончится, потому что после стольких страданий идея бросить стала казаться привлекательной.
Были проблемы посерьезнее. Весь прошлый вечер он пытался рассчитать самые вероятные последствия ЭМИ и напугал себя до панической атаки. Даже после ночи беспокойного сна его все еще трясло. Частично от голода. Рано он радовался, отказавшись идти к Станковичам и успешно переспорив мать, потому что на ужин ему пришлось есть засохшие крекеры с арахисовым маслом. Крекеры — как, впрочем, и все остальное, кроме арахисового масла, тунца и фасоли, — закончились, отчего голодная смерть в ближайшем будущем стала казаться еще реальнее.
Возможно, они умрут еще раньше от чего-нибудь еще. Нагрянет к ним какой-нибудь мародер размером с этого продюсера, который поселился на первом этаже со своей горячей, но пугающей женой. Продюсер пока создавал впечатление приколиста, а не бандита, но, если он вдруг взбесится, Макс даже не сможет дотянуться до его шеи, чтобы выполнить удар ребром ладони.
Будущее принадлежало именно таким парням. Если, конечно, чудесным образом не вмешаются власти, что маловероятно. Когда в последний раз власти спасали народ хоть от чего-нибудь? Они не могли предотвратить шутинги в школах, не признавали, что изменения климата — это проблема. Общество скатится в варварство. И Макс оказался совершенно не готов к такому повороту событий.
Может, еще не поздно завести собаку?
Не мелкую, как Руби, а сторожевую. Немецкую овчарку или добермана. Которая сможет убить, чтобы защитить хозяина. Но ласковую, по крайней мере с Максом. Собака будет его любить. А он будет любить ее в ответ. С такой собакой у него появится шанс.
Но, наверное, было слишком поздно. Если он хочет преданности, собаку придется выращивать с щенячьего возраста. И чем он будет ее кормить? Арахисовым маслом?
Макс выкинул мечты о собаке из головы. Затем закрыл бутылку, спрятал под тумбочку и пошел на первый этаж в поисках воды и чего-нибудь на завтрак.
Дэн в одиночестве сидел за кухонным столом, уставившись на банку кофе. Лицо его было серым и взволнованным. Но, увидев Макса, он притворился, будто все хорошо.
— Здарово, приятель! Как дела?
— Нормально. Есть что на завтрак?
— Мм… сейчас проверю. — Дэн вскочил на ноги и принялся искать. — Мы с мамой доели яйца. Извини.
— Ничего. Я терпеть их не могу.
— Да, мы так и подумали. Может, овсянки?
— Она вкусная?
— Лучше, чем тунец. Я вскипячу воды.
Дэн аккуратно отмерил половину кувшина и поставил кастрюлю на огонь. Макс налил себе воды из стремительно пустеющей пятилитровой бутылки.
— Постарайся пить поменьше, — попросил Дэн.
Макс огляделся вокруг. Воды — в бутылках и в кастрюлях — было гораздо меньше, чем вчера вечером.
— Что случилось с нашей водой?
Дэн вздохнул, усаживаясь обратно за стол:
— Долгая история.
Потом он посмотрел на Макса, обеспокоенно нахмурившись — с таким выражением лица он обычно объяснял, как важны факультативы для поступления в колледж.
— Как у тебя дела? Ты в порядке?
Макс пожал плечами:
— Есть хочется.
— Понимаю. Но у тебя все хорошо? Со всем происходящим-то.
— Нормально.
— Хорошо. Хорошо… Так это… мм… после завтрака собери…
— Мы можем завести собаку?
— Что?
— Я тут подумал, что хорошо бы иметь собаку. Немецкую овчарку или…
— Да нет. Сейчас не время. К тому же у меня аллергия.
— Но это будет моя собака.
— У меня все равно будет аллергия.
— Верно.
Дэн немного помолчал. Разговор о собаке сбил его с толку.
— Так вот, о чем я… После завтрака собери все, что сможешь увезти на велосипеде, в рюкзак. Особенно теплую одежду. Скорее всего, дождь пойдет. Как только он закончится, мы уедем.
— Куда мы собираемся?
— В Ньютон, я думаю. Может, в Уэллфлит. Посмотрим.
Ехать к бабушке на велосипедах казалось ужасной идеей еще вчера, и мнение Макса не изменилось. Умирать от голода или нападения мародеров лучше дома, чем на какой-нибудь заправке у дороги.
