– …один…
– Божетымой!
– Не смотри! – крикнул я Айле. – Просто играй!
– Микрофон включён! – доложила Марф.
На дроне зажёгся зелёный огонёк, и по капсуле расплылся запах бензина. Мы очутились прямо над роем.
Сестра посмотрела на меня, широко распахнув глаза от ужаса. Рёв толпы резал слух. Молясь про себя, чтобы нас услышали, я изобразил, будто бью по струнам, – ну же, Айла, играй!
Она не двигалась. Просто глядела на меня, бледная и испуганная. Я задёргался ещё энергичнее.
«Давай, Айла! Начинай!»
Она зажмурилась и взяла первый аккорд «А мне бы жить под небом голубым».
Динамики оказались мощными, как Марф и обещала. У меня даже в ушах зазвенело от такой громкости.
Айла вздрогнула, но продолжила играть.
Я поднял взгляд на экран. Там появилась наша капсула – миниатюрная капля в океане грозных жури. Она возникла над ними внезапно, словно из ниоткуда, и так же внезапно исчезла.
Снова появилась, чуть левее.
И снова исчезла.
И снова… и снова…
Всего за две секунды она поменяла положение раз шесть, двигаясь непредсказуемо и слишком быстро даже для телевизионной камеры жури.
Теперь мне стало ясно, зачем мы закрыли окна. Из-за инерционного буферизирования я не чувствовал этих скачков, но даже от мельтешения капсулы на экране меня начало подташнивать. Пожалуй, видеть это своими глазами и впрямь было бы невыносимо.
Музыка била мне по ушам, словно приливная волна. Я старался не обращать внимания на капсулу и наблюдать только за реакцией жури. Весь рой как будто содрогался от каждой ноты, сжимаясь на сильных долях такта и расширяясь на слабых.
Вспышка белого света моргнула в небе высоко над роем, а за ней последовала ещё одна – в другой стороне. А потом их стало три. Они были как три огромных фонаря, которые то включали, то выключали, такие яркие, что от них слепило глаза.
В нас стреляли.
Вспышек вдруг стало так много, что я больше не мог разглядеть нашу капсулу на экране. Только рой жури и яркое белое свечение.
Вступительное гитарное соло уже закончилось, и Айла запела.
Всё чернее становятся ночи,
Серых дней бежит череда…
У меня по спине пошли мурашки. Я очень давно не слышал её вживую и успел забыть, какой сильный у Айлы голос. Особенно если его пропустить через динамики, которые усиливают громкость раз в сто.
Заслышав пение моей сестры, весь рой жури дрогнул, словно по нему ударили молотком. А на третьей строке уже начал медленно покачиваться под музыку.
До этого они хоть и реагировали на звук гитары, но всё равно летели на ангар. А теперь, очарованные голосом Айлы, обо всём позабыли. Они неспешно двигались влево-вправо, прямо как ученики в столовой во время презентации.
Запах бензина никуда не делся, но к нему постепенно примешивался аромат жимолости с мятой.
В припеве Айла изменила одно слово:
А мне бы жить под небом под зелёным,
Где боль не режет сердце, будто нож…
Рой колыхался, поднимаясь ввысь: внимание жури переключилось со стоявшего на земле ангара на музыку, игравшую в небе.
«Сработало! Она их отвлекла!»
Айла склонилась над гитарой, всё ещё с закрытыми глазами, сосредоточившись на своей песне и больше ни на что не обращая внимания. Микрофон кружился в воздухе где-то между её лицом и резонаторным отверстием гитары.
Марф колдовала над панелью управления, а рой на экране полностью заслонил небо, которое то и дело вспыхивало ярко-белым.
Вдруг изображение исчезло и вместо него появился диктор новостей в телестудии. Видимо, его начальники решили прервать прямой эфир. Они же хотели доказать, как опасны и вредны эмоции, но происходящее выглядело совсем иначе.
Красиво.
Умиротворяюще.
Поэтому они выключили камеры. Мы побеждали.
Айла была уже на третьем куплете, и хотя запах бензина ещё чувствовался, его постепенно вытеснял букет жимолости и мяты. На проигрыше после третьего куплета Айла открыла глаза. Она увидела, как я радуюсь, и улыбнулась мне в ответ.
И тут в нас попали.
Видимо, от этого наше инерционное буферизирование перестало работать, потому что меня вдруг отбросило в сторону. Я врезался в кресло, отчего бок пронзила дикая боль, и плашмя упал на пол.
А потом в нас снова попали, и мы ухнули вниз.
26. Смерть на сцене
БЗ-З-З-З-З!
БЗ-З-З-З-З!
Я лежал на полу, скорчившись от боли. Где-то поблизости жужжало электрическое ограждение.
Окна всё ещё были закрыты жалюзи, и в капсуле горела аварийная лампочка, заливая кабину блёклым зелёным светом.
Рой снова разъярился, и до нас доносились его крики. И запах бензина. Я встал на колени. Всё тело ломило. По полу растекалась кровь – и, похоже, не только моя. Ноги сестры торчали из-за кресла. Я подполз к ней.
– Айла? Айла!
Она подняла голову: на виске жуткая рана, волосы запачканы кровью. Айла приоткрыла глаза и прищурилась, пытаясь меня разглядеть.
– Мм…
Её глаза снова закрылись, а голова опустилась.
БЗ-З-З-З-З-З! БЗ-З-З-З-З-З!
Крики становились громче, а жужжание – чаще. Рой совсем разошёлся.
– Айла? Ты ещё можешь петь?
Её веки дрогнули.
– Айла!
– Гх-х…
– Вставай, пожалуйста!
Айла не ответила. Ну, по крайней мере, она была жива.
БЗ-З-З-З-З!
БЗ-З-З-З-З!
БЗ-З-З-З-З!
Я с трудом поднялся на ноги. Марф как сидела – так и упала на панель управления, навалившись на неё всей тяжестью. Я поспешил к ней и едва не споткнулся о гитару. Несчастный инструмент сломался надвое, и гриф с декой соединяли только уцелевшие струны.
– Марф!
Она открыла глаза.
– МР-Р-Р-РМ-М-М-М…
Я ждал перевода, но программа молчала. Оказывается, мой наушник выпал и потерялся где-то в хаосе разгромленной кабины.
БЗ-З-З-З-З! БЗ-З-З-З-З! БЗ-З-З-З-З!
Видимо, Марф успела включить защитное ограждение либо оно зажглось автоматически после падения.
Хотя я не сомневался, что рой скоро его пробьёт. Надо было срочно что-то делать. И сейчас мы могли рассчитывать только на меня. Поэтому я ринулся к двери и распахнул её.
