И кто в наши дни способен по-настоящему полюбить портлендскую вазу?
Драгоценность равна только самой себе. Главной драгоценностью Кавалера была теперь молодая женщина. Уникальная вещь распространяет свою ценность на владельца. Коллекционер счастлив тем, что известен, главным образом, как владелец доставшегося ему – пусть ценою невероятных усилий – сокровища.
* * *
Таким образом, пожилой человек нашел для коллекции молодую женщину; обратное положение вещей было бы невозможно. Коллекционирование – деятельность не только общественная, но и пиратская. Коллекционирование (столь отличное от приобретения в больших масштабах) подразумевает охотничий азарт, конкурентную борьбу, сражения на аукционе. Считается, что женщины не получают от этого удовольствия, не имеют для этого достаточно сил. Женщины так же не могут быть истинными коллекционерами, как не умеют правильно рассказывать анекдоты. И собирательство, и рассказывание анекдотов принадлежат тому миру, где вращаются – передаются друг другу, перехватываются друг у друга – некие уже существующие предметы. Чтобы жить в этом мире, ему нужно уверенно, полноценно принадлежать. Женщины в этом мире играют во втором составе. Ведь для них это не состязание, но борьба за право в этом состязании участвовать.
* * *
Вы рассказываете анекдот. Он мне нравится. Я смеюсь так, что начинает колоть в боку, из глаз льются слезы. Как смешно и как тонко. Даже, пожалуй, глубоко. И все в одном анекдоте. Надо его пересказать.
Вон кто-то идет. Ему-то я и расскажу ваш анекдот. То есть – просто анекдот. Конечно же, он не ваш. Вам его тоже кто-то рассказал. В общем, если не забуду, я его перескажу. Хочу поделиться радостью, увидеть свои эмоции в другом человеке (как он самозабвенно покатывается со смеху, одобрительно кивает, как у него на глазах выступают слезы), но теперь я становлюсь подающим, а не принимающим, и очень важно не испортить рассказ. Надо рассказать его так же хорошо, как это сделали вы, по крайней мере, не хуже. Надо сесть за руль анекдота и провести его до конца пути, не спутав передачи и не свалившись в кювет.
Я – женщина и, конечно, больше вас (вы, разумеется, мужчина) беспокоюсь о том, чтобы донести юмор до собеседника. Я начинаю с извинения, с объяснения, что, хотя я не очень хорошо запоминаю анекдоты и редко их рассказываю, все же не могу удержаться и не рассказать именно этот. И, трепеща от волнения, начинаю рассказывать, стараясь сделать это в точности так же, как вы. Я имитирую ваши интонации, делаю ваши паузы, подчеркиваю голосом те же места.
Я благополучно добираюсь до конца, но все же анекдот звучит не совсем так, не так смешно, как у вас. Собеседник ухмыляется, смеется, ахает. Но я не уверена, что получила то же удовольствие, которое получили вы, рассказывая этот анекдот мне. Я делаю то, чего не умею, я имитирую умение. Я хочу быть остроумной и умею составлять красивые фразы – чем обычно и занимаюсь. Но анекдот – не мое. Остановите меня, если вы его уже слышали, – говорит рассказчик, готовый поделиться новой шуткой, своим последним приобретением. Он прав, предполагая, что другие могли вам рассказать то же самое – анекдоты циркулируют среди людей.
Анекдот – общественная собственность. На нем не стоит подпись владельца. Вы его передали – но не вы его придумали, он находился под моим попечительством, но я решила передать его другому, дальше, дальше. Он же не о нас. Не о вас, не обо мне. У него своя жизнь.
Он вырывается – как хлопок, смех, чихание; как оргазм, как маленький взрыв, как вода из переполненной чашки. Он говорит: а вот и я! У меня хватает знаний, чтобы оценить этот анекдот. Я достаточно общительна и артистична, чтобы пересказать его другим. Мне нравится забавлять людей. Нравится быть в центре внимания. Нравится быть в курсе. Нравится, скрываясь под маской собственного лица, быстро доводить эту маленькую машинку до места назначения – и тут же выскакивать из нее. Я живу в мире, где есть много того, что не мое, но что мне нравится.
Передай другому.
2
Живая картина. Мы видим их со спины, видим, куда они смотрят, видим, что они призывают друг друга поглядеть вдаль, вытягивая руку в сторону и немного вверх – характерный для того века салют всему далекому и удивительному. Повсюду камни, над краем облака плывет сияющая луна, над горой поднимается султан дыма.
Они уже восторгались этим зрелищем издалека – с уступа, – а потом начали взбираться на склон горы. Чтобы не споткнуться, пришлось внимательно смотреть под ноги, на острые камни. И вот, сделав последний рывок, они на вершине – достигли широкой насыпи, окружающей кратер. Оказавшись на ровной земле, они снова смотрят вверх и жестами указывают – вон там. Но на самом деле это не там, а здесь, в опасной близости. Их поливает дождем из камней и пепла. Из жерла вырываются клубы черного дыма. Всего в нескольких ярдах падает раскаленный камень – осторожно, руку! Но все поглощены созерцанием – по крайней мере, поэт поглощен. Вот еще прекрасный вид. Но не затем же он взбирался так высоко, чтобы все время смотреть вверх. Надо поглядеть и вниз, заглянуть внутрь.
Видите, утихает. Поэт достает хронометр. Спрячьтесь там, за скалой. А я хочу выяснить, как долго способно бесноваться это чудище. Точно раненое. Эти выбросы похожи на прерывистое дыхание раненого животного, с двенадцатиминутными – согласно хронометру – интервалами между вдохами. В перерывах выброс камней прекращается, и поэт предлагает своему боязливому другу, художнику: пусть в одну из пауз проводники быстро подтянут их к вершине кратера, чтобы они смогли заглянуть внутрь.
Так и сделали, и теперь они стояли на краю огромной пасти (как впоследствии написал поэт). Легкий ветерок относил дым в сторону, ворчание, клокотание и плевки на время прекратились, но пар, вырывавшийся изо всех расщелин, заволакивал внутренность кратера и не давал как следует разглядеть его изрытые каменные стены. Зрелище, по утверждению поэта, столь же мало поучительное, сколь и малоприятное.
Затем монстр очередной раз выдохнул, из нутра вырвался оглушительный, громоподобный рев – нет, из глубины котла поднялось жаркое облако грязного пара – нет, из мощнейшей бомбарды полетели сотни камней, больших и малых…
Проводники потянули господ за камзолы. Один из проводников, одноглазый парень, – его рекомендовал поэту Кавалер, – стремительно утащил их за валун. Все вокруг содрогалось от грохота, и это мешало наслаждаться обширным видом на залив и город. Издалека их очертания походили на гигантский стул сбоку или на амфитеатр. Художник закричал: – Все, я спускаюсь. – Поэт еще несколько мгновений оставался за валуном, демонстрируя храбрость, а заодно обдумывая некоторые приведшие на ум метафоры, и лишь после этого счел возможным ретироваться.
Это первое из трех восхождений Гёте на гору. Он был с другом, художником Тишбайном. Поэт не первой молодости, но исключительно бодрый для своих тридцати семи лет, не мог не бросить вызов огнедышащему дракону. То, что по силам старому английскому рыцарю, разумеется, по силам и ему. Собственно, этим занимаются все приезжающие сюда джентльмены, кроме немощных. Но, в отличие от Кавалера, поэт не находит зрелище прекрасным. Напротив, ему тяжело, неудобно, жарко и одновременно холодно, он устал, и ему страшно. Все кажется каким-то глупым. То-то на склоне этой мрачной горы, возвышающейся всего в нескольких милях от райского города, не видно ленивых и праздных местных жителей. Определенно, эта забава для иностранцев. Скажем точнее, для англичан. Ох уж эти англичане. Такие рафинированные и такие неотесанные. Если бы ихне было, никому не пришло бы в голову их выдумать. Эксцентричные, поверхностные, скрытные. Но зато как умеют наслаждаться жизнью!
