В мае Франция, проигравшая ряд сражений Второй Коалиции, недавно сформированной на севере Италии, вывела войска из Неаполя. Английские фрегаты взяли Капри и Ис-кью. Несколько недель спустя в Неаполь ворвались кардинал Руффо и его армия недовольных крестьян и деревенских бандитов. Они слились с толпами ушлой городской бедноты, и под лозунгами вроде «У кого есть чего украсть, тот якобинец» устроили немыслимый разгульный праздник зверств и мародерства. Богатых настигали в особняках, молодых студентов-медиков, симпатизирующих республиканцам, – в больницах, прелатов, проповедовавших свободу вероисповедания, – в церквях. Около пятнадцати тысяч патриотов снова сумело укрыться в морских крепостях Ово и Нуво.
Толпа текла по улицам, проникая во все поры города, засасывая в свое смертоносное нутро всякого, кто к ней не принадлежал. Толпа охотилась, вынюхивала тех, кто был явно отмечен печатью якобинства (помимо имущества, которое стоило красть): скромно одетого человека с ненапудренными полосами, людей в брюках, в очках, людей, которые осмеливались ходить по улицам одни или начинали паниковать при виде хлынувшей из-за угла толпы. И еще: у всех патриотов мужского пола на бедре обязательно вытатуировано Дерево Свободы! Всех, кого сразу не убили или не ранили серьезно, раздевали и вынуждали, на потеху одетой толпе, шествовать дальше голыми и терпеть насмешки и оскорбления. А то, что ни на ком из раздетых не оказалось татуировки, не имело для погромщиков ни малейшего значения. Все равно они так и напрашивались на щипок, пинок, оскорбление! Толпа громогласно упивалась травлей. Вон идет якобинец! Дайте-ка поглядеть на его татуировку! Женщина на телеге, связанная, верхняя часть обессилевшего тела едва прикрыта простынкой, грубым подобием античного платья: скажите-ка, Богиня Разума!
Толпа пытает не так, как Скарпиа. Настоящий палач в своей работе руководствуется правилом: чтобы боль возымела нужное действие, жертва должна быть в сознании. Толпа же бывает довольна и тогда, когда жертва уже в обмороке. Толпе доставляет удовольствие воздействие тела на тело, а не тела на разум.
Швырнуть в окно камень, сдавить рукой запястье, с размаху треснуть палкой по затылку, вонзить в мягкую плоть лезвие или пенис, выбросить в канаву или засунуть в нагрудный карман ухо, нос, ступню. Ударить, втоптать, застрелить, задушить, избить, забить камнями, посадить на кол, повесить, сжечь, расчленить, утопить. Полный спектр способов человекоубийства, цель которого много шире, чем просто возмездие или выражение возмущения. Месть деревни городу, необразованных образованным, бедных богатым – нет, этого мало для объяснения той глубинной энергии, которую высвобождает хаос насилия. Река крови и слез, затапливающая, уносящая, поглощающая революцию, представляет собой угрозу и для реставрируемого режима. Ибо в ней есть нечто, подобное самой природе – которая, как известно, не думает, не блюдет своих интересов, не выносит предвзятых суждений. Поэтому раньше, чем эта энергия исчерпает себя сама, ее должны обуздать те, кто выпустил ее на волю.
Руффо пришел в ужас от бойни, которую сам же и развязал. Он, естественно, предполагал, что без грабежей, избиений, изнасилований, увечий не обойтись – но не в таких же масштабах! Он совсем не собирался допускать массовых убийств, забивания дубинками, резни, расстрелов, а также сожжения нескольких тысяч городских жителей, каждого из которых, благодаря их рангу и знатности, он не мог не воспринимать как личность. Он не рассчитывал на такое количество изнасилований. А тем более на каннибализм. Он не мог заранее представить себе погребальные костры из мертвых или умирающих людей, вонь горелого человеческого мяса, жуткий пир двух мальчиков, обгладывавших белые руки и ноги герцогини, чьим духовником и любовником он когда-то был. Пора обуздать стихию. Последним делом роялистских орд Руффо перед тем, как кардинал приказал прекратить убийства и грабежи, стал набег на королевский дворец, откуда вынесли все. Даже свинцовые переплеты окон.
* * *
Настал момент, когда господа должны были взять на себя правое дело, импульсивно, но слишком яростно начатое народом. И довести его до конца, не уклоняясь от исполнения долга.
Когда в Палермо пришла весть о выводе французских поиск и об отступлении патриотов в их Масаду, королева выразила опасение, что кардинал Руффо не сможет проявить по отношению к мятежникам той необходимой, решительной суровости, какой заслуживают их преступления. Королева призвала во дворец Героя и попросила его отправиться в Неаполь, чтобы принять безоговорочную капитуляцию повстанцев и от имени короля восстановить справедливость – а точнее, определить наказание. Королева говорит, что вам следует поступать с Неаполем так, как если бы это был ирландский юрод, позволивший себе поднять такое же восстание, перевела жена Кавалера с французского на английский для Героя, остававшегося моноглотом.
Вот как, – сказал Герой.
Год назад в Ирландии случилась своя, навеянная французской, революция, и основательность, с какой англичане ее подавили, произвела на королеву неизгладимое впечатление.
Разумеется, было немыслимо, чтобы на выполнение благородной миссии Герой отправился без помощи, совета и языковых навыков Кавалера и его жены.
Жене Кавалера предоставлялась идеальная возможность доказать свою незаменимость как королеве, так и обожаемому ею мужчине. Для Кавалера это была обязанность, которой нельзя пренебречь. Но ему не хотелось испортить прекрасные воспоминания о Неаполе. Он очень рассчитывал, что не увидит разрухи, которая, как докладывали, постигла город. Мы можем заставить себя спокойно, лишь чуть морщась, смотреть на ту знаменитую картину, где с Марсия сдирают кожу, или, не теряя самообладания (особенно если мы не женщины), любоваться красочным изображением изнасилования сабинянок – это канонические живописные сюжеты. Пиранези тоже изображал самые изощренные пытки, которым подвергаются заключенные во всех камерах огромных тюрем. Но совсем другое дело – присутствовать при настоящем сдирании кожи или массовом изнасиловании в Неаполе, видеть страдания тысяч людей, израненных, переживших унижения и пытки воинственной толпы, запертых в душных амбарах, лишенных еды, вынужденных спать в собственных экскрементах.
20 июня, перевесив свой флаг с искалеченного «Вангарда» на восьмидесятипушечный «Фоудройант», Герой во главе эскадры из семнадцати парусников (на три больше, чем было под его командованием в Нильском сражении) вышел из Палермо. Через четыре дня флагманский корабль вошел в Неаполитанский залив. Марс, в парадном мундире, при всех регалиях, расхаживал по шканцам рядом со своей Венерой, одетой в платье из тонкого белого муслина с длинным поясом с кисточками, в широкополой шляпе с лентами и страусовыми перьями. Кавалер, дремавший в каюте, почувствовал, как содрогнулся корпус, когда якорь «Фоудройанта» сквозь все тридцать саженей бирюзовой морской воды упал на дно. Удивительно спокойное путешествие, – изрек он, присоединившись к жене и другу. Перед ним открывалась милая сердцу география, знакомые очертания великолепного города – если не считать некоторых деталей. В городе еще не догорели пожары. Над Ово и Нуво развевались белые флаги. Увенчанный плюмажем Везувий добродушно дымил. Кругом – ни одного французского корабля.
