За все время путешествия Кавалер лишь однажды попросил об одолжении. Он хотел, чтобы по дороге они сделали крюк, заехали в Анхальт-Дессау и нанесли визит тамошнему князю, который несколько раз гостил у Кавалера в Неаполе и был одним из первых подписчиков его вулканических сочинений, а десять лет назад построил на островке посреди озера в своих загородных владениях собственный Везувий. Искусственный вулкан, восьмидесяти футов высотой, с диаметром основания триста ярдов, мог изрыгать настоящие дым и огонь (для этого внутри полого конуса поджигался горючий материал), а также некоторое подобие лавы (вода, подгоняемая насосом к краю кратера, стекала по встроенным в боковые поверхности вулкана желобам из красного стекла, которые подсвечивались изнутри). В отличие от того обобщенного вулкана, сооружения высотой в пятьдесят четыре фута из стекла, стекловолокна и армированного бетона, что стоит перед отелем в Лас-Вегасе и извергается каждые пятнадцать минут (от сумерек до часа ночи), вулкан князя Анхальт-Дессау был именно Везувием и извергался исключительно по торжественным случаям и для самых почетных гостей. Шесть лет назад он давал представление для Гёте. Кавалер хотел, чтобы вулкан выступил и перед ним. (В конце концов, именно его Везувий и его наблюдения за вулканом вдохновили князя на строительство; кстати, на том же острове была построена точная копия виллы Кавалера в Портичи.) Это было бы очень интересно, сказала жена Кавалера, ничего не имевшая против очередной остановки при дворе очередного игрушечного немецкого княжества. Кавалер послал предупредить князя о предполагаемом визите. Но в ответ личный секретарь князя прислал письмо, сообщавшее, что, к несчастью, господин находится в отъезде, а машина не может быть запущена в его отсутствие. Так Кавалер упустил последнюю возможность увидеть вулкан.
Впрочем, оно и к лучшему, – сказала жена Кавалера. Она видела, что Герой устал и хочет поскорее добраться до Гамбурга и тамошних увеселений. Из Дрездена они решили плыть по реке; и по дороге с каждого моста, из каждого окна с видом на Эльбу к ним неслись приветственные крики ликующих людей. Из Гамбурга, где Герою снова пришлось подписать великое множество библий и молитвенников, он послал в Адмиралтейство прошение, чтобы за ними для переправки в Англию прислали фрегат. Прошение осталось без ответа.
* * *
И что носить в Англии, куда нога Героя не ступала почти три года? Народ боготворил Героя, и в Ярмуте, куда причалило его наемное суденышко, собралась огромная толпа. Толпы собирались повсюду, где бы по дороге в Лондон ни останавливались Герой и его свита, – люди не знали о недовольстве своего правительства той жизнью, которую Герой вел на протяжении последнего года. Они не читали язвительных репортажей о триумфальном шествии Героя (во всей стране газеты читали только десять тысяч человек). Не знали они и различий между неаполитанскими звездами и звездой Ордена Бани, приколотой к борту его мундира.
Для толпы он оставался величайшим из героев, каких только знала Англия. Что касается Фанни, он оставался ее мужем. Фанни и слегка выживший из ума отец Героя, приехав из деревни в Лондон и поселившись в гостинице на Кинг-стрит, ждали его уже больше недели. Герой с искренней порывистостью обнял отца и с болезненной сдержанностью – жену. Жена Кавалера, одетая в белое муслиновое платье с именем Героя и словом «Бронте», вышитыми вдоль подола золотой нитью и блестками, обняла жену и отца своего любовника. Они вместе обедали в гостинице – мучительный спектакль. Жена Кавалера имитировала приветственные крики, которые за три дня, что они добирались до Лондона, на каждой из многочисленных остановок издавали ликующие толпы; изображала звон городских колоколов. При каждой реплике Фанни мрачный Герой, на груди которого, под рубашкой, висел миниатюрный портрет жены Кавалера (он будет носить его до самой смерти), кусал пухлую губу. Кавалер видел, как на лице Фанни все более явственно проступает выражение изумленного ужаса и стыда.
На следующий день, для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение в Адмиралтействе, Герой оделся скромно: морской китель, белые морские бриджи с пуговицами у коленей, шелковые чулки, башмаки с большими пряжками. Это было очень уместно, и его старые друзья в Адмиралтействе, ранее склонявшиеся к мнению, что без дисциплинарного взыскания не обойтись, смягчались все больше по мере того, как Герой серьезно разворачивал разработанные им планы обороны Канала от Наполеона, на случай, если у того достанет глупости совершить попытку вторжения, и говорил о своем желании как можно скорее вернуться к действительной службе. Но после этого Герой совершил серьезный просчет: во дворце, на утренней аудиенции у короля, он появился с наградой Великого Визиря на треуголке, с тремя звездами на груди (одна звезда Ордена Бани, две другие – сицилийские знаки отличия) и с оправленным в бриллианты портретом неаполитанского короля на шее. Неудивительно, что английский король отнесся к нему пренебрежительно, едва отметив его присутствие вопросом, полностью ли он поправился, после чего отвернулся и вступил в оживленную, продлившуюся около получаса, беседу с генералом ***, во время которой, в частности, высказал мнение, что в войне с французами армия должна играть более значительную роль, чем теперь. Английский монарх не признавал сицилийского титула Героя, о чем обладатель титула прекрасно знал. (Король не будет его признавать еще два месяца, пока Герой не получит нового назначения и не одержит новой великой победы.) Если бы Герой смог хоть на десять минут завладеть вниманием своего суверена, он, без сомнений, отвел бы часть этого времени, чтобы воздать должное жене Кавалера, рассказать, что в Неаполе и Палермо она была незаменима, действовала как настоящий патриот и заслуживает наград и общественной благодарности. Но ни его похвалы, ни пылкое рекомендательное письмо дискредитировавшей себя королевы Неаполя не могут спасти парию, женщину, оказывающую на Героя пагубное влияние; они лишь служат подтверждением тому, о чем все и так знают.
Пресса гадала, будет ли жена Кавалера допущена ко двору, и, когда Кавалер во всей своей безупречности предстал там один, газетчики развязали безжалостную травлю, всячески понося ее изменившийся внешний облик. Скорее всего, многие понимали, что в складках ее жира скрывается беременность: – Ее сиятельство достигли наших берегов как раз вовремя, лаконично высказалась «Морнинг Пост», но общество куда больше волновало не это скандальное обстоятельство, а потеря ею былой красоты. ВНЕШНИЙ ВИД. Ее сиятельство – женщина, столь пышная и цветущая, что, как сказал бы доктор Грэм, представляет собой живое воплощение Богини Здоровья! (Двойная издевка: и намек на беременность, и напоминание о недолговременной службе, полжизни назад, у некогда модного врачевателя, умевшего восстанавливать функцию воспроизводства.) ФИГУРА. То, чем она раньше особенно славилась, то, с чего началась ее карьера; сейчас она так огромна, что о красоте не может быть и речи. ПОЗИЦИИ. Ее сиятельство оборудует специальную комнату для демонстрации своих Позиций; для них она намерена устраивать особые вечера. Видимо, нынешней зимой в моде будут не фигура и не черты лица, а позиции.
Карикатуристы не щадили ни ее, ни Кавалера. Так, Гиллрэй изобразил нелепого высохшего старика, поглощенного созерцанием ряда уродливых статуэток и разбитой вазы; над головой у старца два портрета: Клеопатры, с обнаженной грудью и бутылкой джина в руке, и однорукого Марка Антония в треуголке, а также картина, изображающая бурное извержение Везувия. Впрочем, явных карикатур на Героя не было; он позировал для бюстов и портретов, был введен в Палату Лордов – о нем ходили только слухи. Например, слухи (достоверные) о том, что Герой стал красить лицо. Или слухи (преувеличенные) о том, что Герой весит не более восьмидесяти фунтов.
