— Так что ты видела? — требовательно спросила она.
— Это был всего лишь сон. Кто же помнит сны?
Эгги вздохнула.
— Это важно.
— Почему?
— Потому что в снах могут содержаться послания, и в моем доме сновидцы к ним особенно чувствительны. Ты не первая, с кем в этих стенах общаются духи.
— Ага, вот только я не индианка.
Эгги не сводила с девушки пристального взгляда.
— У души цвета нет.
— Вот уж не знаю. Знаете, я вообще не верю в души и прочую фигню.
Тут Руби издала странный гортанный звук, нечто среднее между урчанием и приглушенным рычанием.
Эгги кивнула и сказала собаке:
— Согласна. Я тоже ей не верю.
«В самом деле?» — усмехнулась про себя Сэди. Прикидывается, будто псина понимает человеческую речь. Не перегибает ли старуха палку? Но затем девушке вспомнились зверолюди у костра. Она внимательно посмотрела на Руби — нет, показалось. Просто таращится. И вполне дружелюбна.
— Она умеет говорить? — подняла Сэди взгляд на старуху.
— Всё умеет говорить, — ответила та. — Беда в том, что не каждый готов слушать. Так что ты видела во сне?
— Я…
«…Отродясь снов не видела», — чуть не ляпнула девушка. Но Эгги хотела услышать другое. И тогда Сэди рассказала, что ей привиделось, будто она проснулась, вышла наружу и заметила людей, собравшихся у костра. А когда они обернулись, оказалось, что это твари как с картин Эгги — не совсем люди, но и не полностью животные.
— Ну я перепугалась и побежала в дом, — завершила Сэди. — И вот тогда проснулась. А потом услышала Руби под дверью и решила, будто все продолжается на самом деле. Что те чудовища — настоящие. И теперь пришли за мной. А когда Руби открыла дверь, у меня крыша поехала. Совсем.
Девушка стиснула под одеялом рукоятку ножика. Она живо представила себе, как ведет острым лезвием по коже и как все накопленное внутри дерьмо вырывается наружу, словно воздух из шины. Быть может, однажды из нее столько всего выйдет, что останется только бесформенная кучка кожи на полу.
— Хм, — обронила Эгги. Пару секунд она внимательно изучала Сэди, затем кивнула и развернулась к двери.
— «Хм»? — поразилась девушка. — И это все, что вы можете сказать? А как же значение сна? Что за послание несут эти чудовища?
Старуха, оглянувшись через плечо, ответила:
— Они не чудовища, а ты не спала, — и вышла из комнатки.
Сэди выпуталась из одеяла, прошмыгнула мимо собаки и крикнула вслед Эгги:
— Если они не чудовища, как же вы их тогда называете?
— Друзья, — бросила старуха, не оборачиваясь.
На пороге своей спальни Эгги все-таки остановилась и повернулась к девушке:
— Надеюсь, я не пожалею, что пригласила тебя в свой дом.
А потом закрыла за собой дверь — тихонько, однако с категоричностью, ясно дающей понять, что разговор закончен.
— Да и хрен с тобой, — буркнула Сэди.
Она вернулась в гостевую комнату. Разлегшаяся на полу Руби проследила за ней взглядом от двери до кровати.
— Ну и что уставилась? — огрызнулась Сэди. Ей припомнились слова Эгги, что говорить умеет всё, но псина, видать, об этом позабыла и потому ничего не ответила.
— Вот тебе, можешь сфотографировать.
Девушка снова выдвинула лезвие канцелярского ножа и быстро провела поперек предплечья. Не слишком глубоко. Только чтобы новая боль перебила прежнюю.
Она втянула сквозь зубы воздух и соскользнула с кровати, усевшись на пол возле собаки. Положив руку на колени, стала наблюдать, как выступает кровь, и впервые за весь день почувствовала облегчение. К ней вернулась уверенность.
Руби заскулила, но взгляд не отвела.
14. Стив
Не совсем понимаю, что здесь происходит, но не могу же я быть единственным, кого напрочь лишила духу эта женщина с собакой. Псина-то здоровенная, спору нет, хотя само по себе это и не очень странно, а вот у женщины на ее худющих плечах сидит чертов птичий череп. И я не имею в виду, что она носит его вместо шляпки или на манер изуверской пародии на перьевой венец — нет, череп по-настоящему кажется ее головой.
Согласен, звучит по-идиотски: ну разве можно отыскать такого здоровенного ворона, как эта гигантская собака?
Собственно, все сборище в каньоне выглядит так, будто присутствующие сбежали из цирка уродов, но по-настоящему страха нагоняет на меня только эта черепоглавая особа. На месте лица у нее длинный выразительный клюв, в глазницах стоит тьма. Во всяком случае, я ничего в них не вижу, хотя и ощущаю, как оттуда на меня что-то смотрит. И словно этого недостаточно, порой мне кажется, что на ее плече восседает призрак ворона. И когда я различаю его, он таращится на меня, а потом переводит взгляд на Томаса, которого рассматривает, пожалуй, с еще большим интересом.
Калико, по-прежнему с головой Дерека в руке, стоит передо мной, рядом с Томасом. Я слышу, как она сообщает парню, что это Женщина-Ночь. Об этом персонаже я хорошо наслышан. Согласно сказаниям, Женщина-Ночь — дух Смерти. Сегодня я вдоволь навидался всякой чертовщины, но этот образ все-таки логически бессмысленен. Ведь смерть разгуливает сама по себе только в детских страшилках. Смерть — это состояние, а не личность.
Проблема в том, что нутро мое говорит обратное. Давненько я не был так напуган — пожалуй, с тех самых пор, как много-много лет назад грохнулся со скалы и сломал ногу. Те мгновения полета были сущим кошмаром, от первого, когда из-под моей ноги выскользнул камень, и до последнего, когда я рухнул на землю на дне каньона.
Определенно, мне крупно повезло, что меня нашел Опоссум, а не эта леди. Старый отшельник объяснял, что жизнь мне спасло мескитовое дерево, налетев на которое, я сильно замедлил скорость своего падения. Естественно, тогда я этого не знал. Помню, как лежал там целую вечность — глупый желторотый юнец, вообразивший, будто способен покорить горы, и напоровшийся на четкое и громогласное выражение несогласия — один-одинешенек посреди бескрайней пустыни и меня переполнял ужас. Совсем не такой, как при падении. Я надеялся, что эти омерзительные ощущения навсегда остались в прошлом, но при взгляде на черепоглавую все во мне так и переворачивается.
Чья-то рука ложится мне на плечо, и я вздрагиваю. Но это всего лишь Рувим.
— Что за чертовщина здесь происходит? — спрашиваю я его.
— Откуда ж мне знать, — он пожимает плечами.
Я гляжу на Морагу — шаману не составило бы труда ответить на вопрос, который он наверняка расслышал, — но ему приспичило присоединиться к Калико и Томасу. Бедняга Уильям так и торчит у грузовичка, будто пустил корни. Страх или скорбь совершенно его парализовали. Скорее, и то и другое вместе.
