— Она совсем не чувствовала карту, — добавил Флеминг. — А его зовут Теодор Гамм, с двумя «м». Он ведет прием на Семьдесят восьмой улице в Манхэттене.
Флеминг явно старался помочь, и я был ему признателен: наконец-то, черт возьми, я заполучил хотя бы одно имя и адрес! Я даже достал записную книжку и старательно занес в нее первые, добытые с таким трудом сведения.
— Ему нечего вам сказать, — произнесла Стелла Флеминг совершенно спокойным голосом, но в следующий миг вдруг сорвалась с места, вся дрожа, сжав кулачки и сверкая глазами. — Никто вам ничего не скажет! Нет, никто! Уходите отсюда! Убирайтесь вон!
Флеминг тоже вскочил и схватил ее сзади за плечи, но она, казалось, даже этого не заметила. Останься я сидеть, она бы, скорее всего, успокоилась, но у меня с самого утра маковой росинки во рту не было. Я кивнул Флемингу, он кивнул в ответ, и я вышел в прихожую, забрал пальто и шляпу и удалился.
— Вам все-таки удалось пробиться к ней? — спросил Уильям, когда я втиснулся в лифт.
— Да, благодаря вам, приятель. Вы ведь их обоих предупредили, что я там околачиваюсь.
Снаружи стало еще холоднее, но «херон», слава богу, завелся сразу, и я покатил в сторону Гранд-Конкорс.
Когда чуть позже половины седьмого я вошел в кабинет, Вулф сидел за своим столом, угрюмо изучая кипу документов толщиной в добрых два дюйма — часть стенограммы дела Розенбергов, за которой он посылал, прочитав первые три главы «Приглашения к расследованию». Мой стол был девственно-чист — никаких посланий или памяток о телефонных звонках. Я выдрал листок из записной книжки и сидел, пялясь на него, пока Вулф не кашлянул. Тогда я поднялся и положил листок перед Вулфом.
— Полюбуйтесь, — гордо произнес я. — Фамилия и адрес врача, который почти три года назад лечил Изабель Керр от бронхита.
— Ну и что? — буркнул Вулф.
— Поймете, когда я расскажу о предшествующих событиях. Я провел час в обществе мистера и миссис Флеминг. Сейчас или после обеда?
Вулф посмотрел на часы. До анчоусов в кляре оставалось всего тридцать пять минут.
— А это срочно?
— Нет, черт возьми!
— Тогда это подождет. Сол звонил два раза. Ноль. Фред присоединился к нему с утра. Я позвонил мистеру Паркеру, и он пришел после ланча. Я рассказал ему все, что мы знали, не назвав только Эйвери Баллу. После встречи с Орри мистер Паркер перезвонил и сказал, что договорился о твоем посещении Орри завтра в десять утра. Мистер Паркер считает, что тебе это будет полезно.
— Орри уже предъявили обвинение? Предумышленное убийство?
— Нет.
— Но и под залог не выпускают?
— Нет. Мистер Паркер не хочет торопить события. — Вулф покосился на листок. — Кто это такой? Он убил Изабель Керр?
— Нет, он ее вылечил. Я очень горжусь этим листочком. На нем все наши сведения.
— Пф! — Вулф отодвинул мой листок в сторону и вновь погрузился в стенограмму.
Ведение деловых разговоров за обедом — строжайшее табу, но беседовать о преступлениях и преступниках вообще не возбраняется, так что дело Розенбергов было главной темой во время поглощения анчоусов в кляре, куропаток в кастрюльке под соусом без оливок, огуречного мусса и творога со сливками по-креольски. Конечно, беседа носила академический характер, ведь Розенбергов уже давно не было в живых, но, с другой стороны, тауэрских принцев не было в живых уже пять столетий, а Вулф в свое время потратил целую неделю, разбирая эту тайну веков. Решив ее, он снял с полки «Утопию» Томаса Мора, поскольку вынес вердикт, что Мор оклеветал Ричарда III.
Лишь перейдя в кабинет и выпив кофе, Вулф позволил себе вернуться к нашему делу. Он отодвинул поднос в сторону и поинтересовался, буду ли я излагать беседу с Флемингами дословно. Я ответил, что да. Когда я дошел до сделки с Уильямом, Вулф поджал губы, но промолчал, не став выражать вслух своего неудовольствия по поводу того, что я спустил пятнадцать зеленых, а выставлять счет нам некому — не Орри же. После этого Вулф откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и не шевелился до тех пор, пока я не закончил. Тогда он приоткрыл глаза и спросил:
— Так ты пропустил ланч? Совсем ничего не ел?
Я помотал головой:
— Если бы я покинул свой пост, то, чтобы вернуться, пришлось бы выложить сотню. Уильям — редкостный сквалыга.
Вулф резко выпрямился:
— Никогда больше не поступай так.
— Ничего, мне полезно поголодать. У меня было девять унций лишнего жира. Мне комментировать или это сделаете вы?
— Давай.
— Хорошо. Первое — убила ли Стелла свою сестру? Два против одного, что не убивала. Она…
— Только два?
— Да, больше предложить не могу. По ее словам, сестра была для нее самым важным в жизни. Дважды в моем присутствии она утрачивала контроль над собой. Ей все это и впрямь слишком тяжело. Если она побывала там в субботу утром и… Мне нужно это разжевывать?
— Нет. А почему именно два против одного? Почему не один или не меньше?
— Потому что женщины убивают своих родных сестер только в том случае, если ненавидят или боятся их. Стелла, безусловно, любила сестру и хотела… скажем, спасти ее. Ладно, ставлю три против одного. Кстати, если она и убила, нам это ничего не дает. Как это доказать? Даже если мы раздобудем улики, Кремер и окружной прокурор не поверят нам, не говоря уже о присяжных. Так что выкиньте ее из головы. А вот на мистера Флеминга я не ставлю. Конечно, у него, как и любого другого, мог быть свой мотив, но, судя по тем сведениям, которыми я располагаю сейчас, он мог прикончить Изабель только ради того, чтобы его жена перестала из-за нее беспокоиться, что, по-моему, немного притянуто за уши. Одно непонятно: почему он меня впустил?
— Чтобы жена не нарвалась на тебя на лестничной площадке, — предположил Вулф.
— Возможно, хотя он мог меня выгнать или пригрозить полицейским. Я думаю, дело в том, что он и впрямь любит решать задачки либо подумал, что так будет лучше для жены. Вывод следующий: если Флеминги тут ни при чем, то они даже не представляют, кто бы мог это сделать. Стелла сказала, что не может даже попытаться кого-то назвать, и я ей верю. Врунья из нее прескверная. Когда я нарочно ляпнул, что, возможно, Орри и платил за квартиру, она помотала головой. Потом отнекивалась, но я уверен, что она знает имя покровителя. Впрочем, что нам до этого — мы тоже знаем.
— Если Орри сказал правду.
— Сказал. Ему деваться было некуда. Кстати, самое лакомое блюдо я приберег напоследок. Я имею в виду вторую жизнь Изабель. Театральный круг.
— Да, — буркнул Вулф.
— Что «да»?
— Тут придется повозиться. Впрочем, этого следовало ожидать, как только ты узнал о ее отношениях с сестрой. Женщина, которая питается на чьи-то деньги, нигде не работает, конечно, предпочитает совершать трапезу не в одиночестве. Ты смеешься?
