— Смерти твоей я не хочу. Если бы на твоем месте оказался Лорд, его бы я отправил на суд с большим удовольствием. Но ты же его не сдашь! Потому что дурак. Ты и Корабельникова убил, потому что дурак. А за это казнить — не по-божески.
Сильвер внимательно слушал монолог начальника зоны. Тот закурил.
— Но и оставить этот вопиющий факт без последствий я не могу. Если так пойдет, то завтра блатари у меня весь актив перережут. Так что наказан ты будешь сурово, но в административном порядке. Я тебя предупреждал.
Сильвер не успел достать из подкладки клифта половинку лезвия бритвы, чтобы вскрыть себе вены или горло. В кабинет начальника ворвались четверо крепышей-режимников, заломили ему руки и выволокли в коридор. Здесь ему сковали руки за спиной и тычками погнали в направлении ШИЗО.
Сильвер понял, что его ожидает. "Шестая" камера изолятора недаром звалась "петушатником". В не содержались отморозки, опущенные арестантами за беспредел и насилие. К ним и посадили Сильвера.
Он провел в "петушатнике" всего одну ночь, но эта ночь сломала всю его дальнейшую жизнь. Умереть до "опомоиванивания" он не сумел, а после уже не имело смысла. Оставалось жить с позором. Впрочем, у Сильвера еще оставалась надежда. Все же опустили его не за "косяки", которых у него не было, а по произволу администрации. Неужели же все его прежние заслуги теперь пошли насмарку?
Но когда он вошел в свой барак, то понял, что перешел незримую черту, которая отделяет правильного арестанта и даже "мужика" от категории "обиженых". Его товарищи, с которыми он еще вчера ломал пайку и троил чифир, отворачивались или просто прятали глаза. Увидев его, Лорд демонстративно повернулся к нему спиной.
По проходу шел отрядный петух и нес вещи Сильвера. Он положил их на крайнюю койку возле самого входа и, единственный, посмотрел Сильверу прямо в глаза. В его торжествующем взгляде читалось нескрываемое злорадство.
Сильвер свалил его с ног одним ударом, потом с презрением оглядел нервно суетящихся сокамерников. Теперь у него было два выхода: либо остаться в отряде петухом и подставлять задницу за пачку сигарет, либо идти в козлы, то есть вступать в актив. После того как его подло предали, вопрос для него был решен.
— Ну что же, братва, благодарю за науку! — усмехнулся Сильвер и направился в канцелярию колонии.
Там он прямо заявил Макаренке.
— Записывай в актив, начальник. Только тех шерстяных, которые меня опустили, отдай мне. Тебе они больше не понадобятся. Со своими корешами я сам справлюсь. Будет им пацанское братство. Все до копейки припомню!
— А мне мстить не собираешься? — подозрительно прищурился Макаренко.
— Нет, — признался Сильвер. — Мы в разных весовых категориях. Так что если сам не подставишься, тебе предъявы не будет.
— Благодарю за откровенность, — усмехнулся полковник.
И распорядился перевести Сильвера в "козлиный" отряд активистов. Он не ошибся. С тех пор у лагерной администрации не было более старательного помощника, чем Сильвер. И если простой мужик или даже петух мог рассчитывать на его снисходительность, то тех, кто принадлежал к авторитетной масти, Сильвер щемил с особым удовольствием и без всякой жалости.
Убедившись, что вчерашний "отрицала" твердо встал на путь исправления, Макаренко разрешил ему разобраться с обитателями "петушатника". Тем более, что из четверых трое были насильниками малолеток, а четвертый убивал в деревнях стариков из-за их грошовой пенсии.
Из четверых беспредельщиков после этой встречи выжили двое, но оба так и остались инвалидами на всю жизнь. Сильвер же возглавил работу по перековке осужденных в колонии.
Его работу оценили по достоинству. На него дважды бросались с заточкой, один раз пытались сбросить на голову бревно, но все покушения терпели неудачу. Сильвер же раз от разу зверел все больше.
Макаренко был доволен. Через год он подписал ходатайство об условно-досрочном освобождении заключенного Сиверчука.
Еще через полгода Сильвер вышел на волю. Но теперь это был совсем другой человек. И на воле у него остались долги, которые он не собирался прощать.
ГЛАВА 15. НА ВОЛЕ
Приехав в Москву, Лях первым делом отправился домой. Квартира была пуста. Вот так когда-то и Волоха Призрак возвратился к остывшему домашнему очагу. Оказалось, что мать вышла замуж и живет у нового мужа. О Лешке с момента его ареста она предпочитала не вспоминать. Он не обиделся, понял. Судьба матери выпала нелегкая. Старушка-соседка, мать Волохи Призрака, видимо, снова лежала в больнице.
Лешка открыл окно и проверил тайник в подоконнике. Здесь все было так, как он оставил. Ломик Фомы по-прежнему сиял хромом. На месте были отмычки Призрака и коробка с деньгами. Он снова пересчитал их.
В коробке было чуть больше семидесяти тысяч. Огромные по тем временам деньги. Были. Теперь же, благодаря недавней реформе Павлова, они превратились в бумажки, годные разве что для оклейки стен в сортире. Этим накоплениям уже не страшно было и грянувшее следом гайдаровское обесценивание дензнаков.
Лежал в тайнике и талисман — дань суеверной воровской традиции — обмылок, которым санитары в морге обмывали тело законного вора Волохи Призрака. С такой реликвией удача в воровских делах Ляху была обеспечена.
Лях не стал предаваться унынию, а вспомнил кое-что из преподанного Призраком мастерства. Через несколько дней у него на примете уже имелся солидный объект. Бывший цеховик, бывший кооператор по кличке Бобер. Теперь, как будто, решил заняться банковским бизнесом. Ему Лях и собирался "помыть хату".
Кража прошла на редкость легко. Хозяин слишком понадеялся на вошедшие недавно в моду металлические двери. От гопников или наркоманов такая дверь его, вероятно, и спасла бы, но Лях справился с ней в считанные секунды. Ибо то, что было заперто одним человеком, вполне может быть открыто другим. Было бы желание. А оно у Ляха имелось.
Лешка не обладал экстрасенсорной интуицией Призрака, но она в данном случае и не понадобилась. Искать тайники не пришлось. Лях так же легко и быстро вскрыл незатейливый железный ящик, который хозяин, по всей видимости, считал сейфом.
Здесь Ляха ожидал сюрприз. Кроме пачек денег и каких-то, очевидно ценных, бумаг на полке лежал красивый футляр. Вопреки правилу, лях не удержался и приоткрыл его. И свистнул от удивления. В футляре, посвечивая красноватыми бликами, лежал Тевтонский крест Гитлера. Тот самый, что был изъят у него при обыске Седым.
Лях нарушил завещанный Призраком закон и взял крест. Заодно прихватил и несколько пачек долларов, так как рублей здесь не было. Футляр он убрал подальше вглубь, а остальные пачки денег разложил посвободнее, чтобы их убыль не бросалась в глаза. Затем так же тихо он покинул квартиру.
* * *
С добычи полагалось отстегнуть "на общее", поэтому. Лях направился в Сокольники к Писарю, державшему воровской общак. Неукоснительно придерживаясь правильных понятий и традиций, Писарь проживал в хрущобе, где занимал пропахшую от прежних жильцов плесенью и кошачьей мочой крошечную квартирку. Там, прямо под продавленной кроватью, он и держал общак. Воров Писарь не боялся, а менты давно от него отстали.
