Неожиданно от группы арестантов отделился еще один, на этот раз молодой и на вид крепкий парень. Лях знал и его. Звали парня Леликом. Он принадлежал к правильным пацанам и был кандидатом в смотрящие на зоне усиленного режима, где мотал "пятнашку" за убийство "двух и более", а точнее трех, лиц.
Лелика пару раз ставили на правилку за творимый им беспредел, но он всегда отмазывался беззаветной преданностью воровским традициям и агрессивной непримиримостью к требованиям администрации. Из отбытых им пяти лет едва ли не половину он провел в штрафном изоляторе и на камерном режиме. И вот не выдержал.
— Да пошли бы вы все с вашими понятиями! Я, может, тоже жить хочу!
Лях умел разбираться в людях. По тому, с какой силой и злостью Лелик рванул веревку колокола, он понял, что в душе парень уже сжег мосты. И майор Канарис на него глаз положил. Просто так не оставит. Ох, придется Лелику до самого дна эту баланду выхлебать. Будет он братву на пресс-хате щемить-канителить, пока как-нибудь ночью самому заточку в бок не загонят или горло удавкой не захлестнут.
Деда Матвея и Лелика увели.
— Больше желающих нет? — гаркнул майор. — Тогда ставлю задачу — добраться живыми вон до той двери!
Он указал палкой на вход в корпус и добавил:
— Кто не выполнит моего распоряжения, будет сурово наказан!
"Группа здоровья" сомкнула щиты и с двух сторон набросилась на кучку арестантов. Лях упрямо прорывался вперед и упал возле самых дверей. Рядом рухнул Кореец. Наконец избиение прекратилось.
— А ты упрямый, — процедил сквозь зубы майор Жук. — А с упрямыми у нас разговор особый. Всю ораву волоките в трюм, пусть освежатся, а этих, — он указал на Ляха и Корейца, — в котельную к Мыловару!
— Что, прямо так сразу в печку? — не удержавшись, спросил Кореец. — А помучиться?
— Не боись, свое получишь, — обнадежил его один из прапорщиков.
Ляха и Корейца подхватили под руки и поволокли по двору. Остальных подняли и пинками погнали внутрь мрачного корпуса.
* * *
Ляха с Корейцем притащили в отдельно стоящее здание с высокой трубой. Табличка "Котельная" была исправлена и читалась как "Канительная". Понятие канитель означало полный беспредел.
Лях не раз слышал о Мыловаре. Маньяка-убийцу Ивана Мыловарова не расстреляли только потому, что врачи из "Серпов" признали его дураком с ограниченной дееспособностью, который нуждается в амбулаторном лечении. Посему его оставили при тюрьме в обслуге. Обслуживал он специфическое помещение, известное в народе как "пресс-хата".
За успехи в работе Мыловару было присвоено звание "Главной Суки Советского Союза". Находилось его страшное владение в подвале старой тюремной котельной и было широко известно в уголовном мире как "Кровавый пресс Черного Лебедя".
В пристяжи у Мыловара ходил десяток отморозков-беспредельщиков. Все они были молодыми, крепкими парнями, успевшими не только на воле, но и здесь, в тюрьме, совершить серьезные преступления против законов людских и божеских. Сводились все эти преступления как правило к насилию.
Они считали, что и на воле, и на зоне главное — сила. Эти парни брали все, что им нравилось: деньги, женщин, чужие жизни и чужое достоинство. На зоне таких отморозков называли "шерстью" или "шерстяными" и давили беспощадно.
Напакостив и обгадив все вокруг себя, каждый из шерстяных рано или поздно вдруг оказывался перед необходимостью отвечать за свои грехи. И суд этот был поистине страшным. Откупиться или сбежать от такого суда было невозможно. Воры карали за провинности по-ленински — сурово и неотвратимо. Вариантов было немного. Попавшего в нормальную камеру шерстяного беспредельщика могли изнасиловать и тем перевести в касту "опущенных", но чаще калечили или убивали.
Шерстяные были обречены. Тюремная администрация знала это и широко пользовалась данным обстоятельством, создавая из них "зондер-команды" по типу тех, что трудились у печей в крематориях Бухенвальда и Освенцима. В своих лагерях смерти немцы постоянно обновляли зондер-команды. Старый состав отправляли в ту же печь, а на их место ставили новых обреченных.
Так же теперь поступала администрация тюрем и с шерстяными. При малейшем ослушании или просто "по выслуге" их отправляли в общую камеру, где жить им оставалось — до первого отбоя. Наутро злополучного беспредельщика находили висящим в петле или уткнувшимся головой в переполненную парашу. Заранее зная свою судьбу, шерстяные с особым ожесточением проводили обработку попавших к ним правильных арестантов.
Мыловар был постоянным, несменяемым паханом чернодарской пресс-хаты, но и над ним висел дамоклов меч расплаты. Поэтому он исправно и рьяно, не за совесть, которой никогда не имел, а за смертный страх исполнял свои неписаные обязанности при тюрьме — щемил и прессовал братву. Причем делал это в прямом смысле слова.
Его фирменным приемом был "бутерброд". Помощники Мыловара из числа шерстяных отморозков клали строптивого узника лицом вниз на толстый лист металла, сверху накрывали другим листом и били кувалдой в область почек. После такой "канители" человек мог протянуть не больше месяца. И никаких следов.
Впрочем, администрация часто смотрела сквозь пальцы на явные увечья и даже на убийства, творимые беспредельщиками "Кровавого пресса". Так законного вора Тенгиза сбросили с верхней шконки, "пальмы", на расставленные внизу шахматы. Смотрящему со следственного изолятора Коту Мыловар самолично выковырнул столовой ложкой оба глаза, "чтобы нечем было смотреть". Правильного пацана Сидора перепилили циркулярной пилой, а всесоюзно знаменитого авторитета, "родского" вора Васю Алмаза, просто забили ногами. Затем его, полумертвого, обложили подшивками газеты "За честный труд", в просторечье именуемой "Сучья правда", и сожгли.
Особо упрямых, в исключительных случаях, ожидала старая печь котельной, для которой время от времени администрация тюрьмы подвозила машину-другую угля.
И если на других зонах кумовья и их прихвостни редко осмеливались пойти на крайнее средство — "опустить" законного вора, поскольку это неизбежно означало бы общий бунт всех заключенных, то здесь беспредельщики широко практиковали и такой метод.
Но Лях был уверен — его не опустят и не сломают. Во всяком случае пока он жив. Он был готов умереть, но не уступить мрази, будь она в погонах вертухая или в черной робе тюремного подкумка.
* * *
Помещение котельной было превращено в мастерскую. Вертухаи пристегнули Ляха наручниками к водопроводной трубе и поволокли Корейца на пресс.
— Делаем бутерброд, — распорядился Мыловар. Двое подручных из тех, кого называют "поперек себя шире", ухватили его за руки — за ноги и уложили на толстый лист металла. Двое других с напряженными лицами приподняли тяжелую, покрытую то ли ржавчиной, то ли потеками крови, стальную плиту и опустили на вора. Мыловар сделал знак. Из темноты с массивной кувалдой в руках появился Сильвер. Его Лях меньше всего ожидал здесь увидеть.
