Миссис Копперфилд взяла у нее письмо и направилась к бару.
– Привет, милашка, – тихонько произнесла Пегги Глэдис.
Миссис Копперфилд было видно, что Пегги очень пьяна. Волосы падали ей на лицо, а глаза омертвели.
– Может, вы еще не готовы… но я могу ждать долго. Люблю ждать. Я не против сидеть тут сама по себе.
– Простите, но мне нужна минутка прочесть письмо, которое я только что получила от своего мужа, – сказала миссис Копперфилд.
Она села и надорвала конверт.
Дорогая Фрида [прочла она],
вовсе не намерен быть жестоким, но сообщу тебе здесь именно то, что считаю твоими недостатками, и я искренне надеюсь, что написанное мной на тебя повлияет. Как и большинство, ты не способна справиться больше чем с одним страхом за всю свою жизнь. Кроме того, жизнь свою ты тратишь на то, что бежишь от своего первого страха к своей первой надежде. Будь осторожна и не окажись – из-за собственного коварства – вечно в том же самом положении, из которого начинала. Я не советую тебе проводить всю свою жизнь, окружая себя тем, что считаешь необходимым для собственного существования, вне зависимости от того, интересно ли оно объективно само по себе или даже предметно и исключительно для твоего интеллекта. Я искренне верю, что лишь те мужчины, кто достигает той стадии, на какой им возможно сразиться со второй трагедией в самих себе, а не просто с первой сызнова, достойны считаться зрелыми. Когда полагаешь, будто кто-то уходит вперед, удостоверься, что на самом деле он не стоит на месте. Чтобы двинуться вперед, ты должна оставить все позади, чего большинство делать не желает. Свою первую боль ты несешь с собою, словно магнетит в груди, поскольку оттуда исходит вся нежность. Ты должна нести его с собою всю свою жизнь, но не следует кружить подле него. Тебе следует отказаться от поиска тех символов, что служат лишь тому, чтобы сокрыть от тебя его лик. У тебя будет иллюзия, что они разрозненны и многообразны, но они всегда одно и то же. Если тебя интересует лишь сносная жизнь, письмо это, быть может, тебя и не касается. Бога ради, судно, выходящее из порта, – по-прежнему прекрасное зрелище.
Дж. К.
Сердце у миссис Копперфилд билось очень быстро. Она смяла письмо в руке и два или три раза встряхнула головой.
– Я никогда вас не обеспокою, если вы не попросите меня вас беспокоить, – произносила Пегги Глэдис. Казалось, она ни к кому в особенности не обращается. Взгляд ее блуждал с потолка на стены. Она улыбалась самой себе. – Она читает письмо от своего мужа, – проговорила она, тяжко уронив всю руку на стойку бара. – Сама же я никакого мужа себе не хочу – никогда – никогда – никогда…
Миссис Копперфилд поднялась.
– Пасифика, – закричала она, – Пасифика!
– Кто такая Пасифика? – спросила Пегги Глэдис. – Хочу с нею познакомиться. Она такая же красивая, как вы? Скажите ей, чтобы сюда пришла…
– Красивая? – рассмеялся бармен. – Красивая? Да никто из них не красивая. Обе они старые квочки. А вот ты красивая, хоть и пьяная вусмерть.
– Ведите ее сюда, дорогуша, – произнесла Пегги Глэдис, роняя голову на стойку.
– Слушай, твоей подружки целых две минуты как тут нет. Пошла свою Пасифику искать.
Часть третья
Несколько месяцев спустя мисс Гёринг, мисс Гэмелон и Арнолд уже почти четыре недели жили в доме, выбранном мисс Гёринг.
Он был еще мрачнее, чем рассчитывала мисс Гэмелон, поскольку воображения у нее было немного, а действительность часто пугала ее даже больше самых необузданных грез. Теперь она была еще больше распалена против мисс Гёринг, чем до того, как они поменяли дом, и расположение духа у нее было настолько скверным, что и часа не проходило, чтоб она горько не жаловалась на свою жизнь или не грозилась съехать совсем. За домом располагалась земляная насыпь и какие-то кусты, а если перевалить через насыпь и пройти по узкой тропке сквозь другие кусты, вскоре выйдешь к леску. Справа от дома лежало поле, летом усыпанное маргаритками. На поле это вполне приятно было б, наверное, глядеть, если бы прямо посередине его не валялся ржавый двигатель от старого автомобиля. На свежем воздухе тут толком не присядешь, поскольку переднее крыльцо все прогнило, поэтому они втроем постепенно привыкли сидеть возле кухонной двери, где сам дом защищал их от ветра. Мисс Гэмелон страдала простудой с тех самых пор, как приехала сюда. В доме вообще-то не было центрального отопления – лишь несколько маленьких мазутных печек, и, хотя еще стояло самое начало осени, выпадали дни, когда уже бывало довольно зябко.
Арнолд возвращался к себе домой все реже и реже, а все чаще и чаще ездил маленьким поездом и паромом в город прямо из дома мисс Гёринг, а потом, когда работа бывала сделана, возвращался на остров поужинать и переночевать.
Мисс Гёринг против его присутствия никогда не возражала. Он стал небрежнее в одежде, а в последнюю неделю три раза вообще пренебрег работой и в контору не поехал. Мисс Гэмелон подняла из-за этого ужасный шум.
Однажды Арнолд отдыхал наверху в одной из спаленок сразу под крышей, а они с мисс Гёринг сидели перед кухонной дверью и грелись на дневном солнышке.
– Этот неряха сверху, – промолвила мисс Гэмелон, – рано или поздно вообще бросит ходить на работу. Полностью сюда переедет и будет только есть да спать. Еще год, и он станет как слон, а вы не сможете от него отделаться. Хвала Господу, что я не собираюсь оставаться тут до того времени.
– Вы действительно считаете, что за один год он так сильно растолстеет? – спросила мисс Гёринг.
– Просто в этом уверена! – ответила мисс Гэмелон. Вдруг налетел порыв ветра, от которого настежь распахнулась кухонная дверь. – Ох, ненавижу, – с силою произнесла мисс Гэмелон, вставая с места закрыть дверь. – Кроме того, – продолжала она, – слыханное ли это дело, чтоб мужчина жил вместе с двумя дамами в доме, где нет даже лишней спальни, поэтому он вынужден спать полностью одетым на диване! Такое у кого хочешь аппетит отобьет – стоит только зайти в гостиную, а он там в любой час дня и ночи, глаза открыты или зажмурены, ни забот тебе, ни хлопот. Только неряха согласится так жить. Он ленится даже ухаживать за кем-нибудь из нас, а нет ничего неестественнее, согласитесь, – если у вас имеется хоть малейшее представление о мужском физическом устройстве. Конечно же, он не мужчина. Он слон.
– Не думаю, – промолвила мисс Гёринг, – что он уж настолько велик.
– Ну, я сказала ему, чтоб отдыхал у меня в комнате, потому что я уже терпеть не могу его вида на диване. Что же до вас, – сказала она мисс Гёринг, – мне кажется, вы самая бесчувственная личность, какую мне в жизни доводилось знавать.
В то же время мисс Гэмелон по-настоящему тревожилась – пусть даже едва признавалась в этом самой себе, – что мисс Гёринг теряет рассудок. Та казалась худее и нервнее и упорствовала в том, чтобы почти всю работу по хозяйству делать самой. Постоянно убиралась в доме и драила дверные ручки и столовое серебро; во множестве мелочей старалась, чтобы здесь можно было жить, не покупая того, что для такой жизни требовалось; в эти последние несколько недель у нее вдруг развилась крайняя скаредность, и в банке снимала она лишь столько денег, чтобы им на них можно было жить как можно скромнее. В то же время она, вроде бы и глазом не моргнув, платила за Арнолдов стол, поскольку мужчина этот едва ли когда-либо предлагал хоть что-то для домашнего хозяйства. Правда, он продолжал оплачивать собственную долю семейной квартиры, что, вероятно, оставляло ему очень мало того, чем платить за что-либо еще. У мисс Гэмелон это вызывало ярость: хоть она и не понимала, зачем это мисс Гёринг необходимо жить меньше чем на одну десятую своего дохода, она тем не менее и сама подстроилась к таким крохотным масштабам жизни и отчаянно пыталась растянуть средства на как можно дольше.
