– Мне грустно слышать от тебя такое, – произнес Дик. – Как левачке тебе прекрасно известно, что прежде, чем бороться за собственное счастье, мы должны посражаться за что-то другое. Мы живем в такой период, когда личное счастье значит очень мало, потому что индивиду осталось очень мало мгновений. Мудро сперва уничтожить себя; хотя бы сохранить только ту свою часть, что принесет пользу большой группе людей. Если так не поступишь – перестанешь видеть объективную реальность и так далее и плюхнешься прямо в мистицизм, а прямо сейчас это будет пустой тратой времени.
– Ты прав, дорогой Дики, – вымолвила Бернис, – но иногда мне бы хотелось, чтобы меня обслуживали в красивой комнате. Порой я думаю, что было б мило быть буржуазной. – (Слово «буржуазной» она выговорила так, словно только что узнала его.) Бернис продолжала: – Я такая человеческая личность. Хоть я и бедная, недоставать мне будет того же, чего и им, потому что иногда ночью одно то, что спят они в своих домах и в безопасности, меня не злит, а наполняет покоем, словно малышу, который ночью испугался, нравится слышать, как на улице разговаривают взрослые. Ты не считаешь, что в том, что я говорю, есть смысл, Дики?
– Вообще никакого! – ответил парнишка. – Мы оба прекрасно знаем, что орем по ночам именно от этой их безопасности.
Мисс Гёринг уже не терпелось самой вступить в беседу.
– Вам, – сказала она Дику, – интересно победить в очень правильной и разумной борьбе. Меня же гораздо больше интересует, отчего в этой борьбе так трудно победить.
– У них вся власть в руках; у них пресса и средства производства.
Мисс Гёринг закрыла парнишке рот рукой. Тот подскочил.
– Так оно и есть, – сказала она, – но разве не весьма очевидно, что боретесь вы и с чем-то еще? Сражаетесь с их нынешним положением на земле, за которое они все так упорно цепляются. Род наш, как вам известно, не бездейственен. А непреклонны они потому, что до сих пор верят, будто земля плоская и сами они могут свалиться с нее в любую минуту. Именно потому так цепко и держатся за серединку. То есть – за все идеалы, согласно каким всегда жили. У вас не выйдет противопоставить новое будущее тем, кто все еще сражается с темнотой и всевозможными драконами.
– Так-так, – произнес Дик, – и что же мне тогда делать?
– Просто не забывайте, – вымолвила мисс Гёринг, – что победившая революция – это взрослый, который должен раз и навсегда прикончить собственное детство.
– Не забуду, – ответил Дик, слегка ощерившись мисс Гёринг.
Мужчина, катавший шары, теперь стоял у бара.
– Схожу-ка я лучше посмотрю, что там Энди нужно, – вымолвил Фрэнк. По ходу всей беседы мисс Гёринг с Диком он тихонько насвистывал, но вроде бы слушал, потому что теперь, выходя из-за стола, повернулся к ней. – Я считаю, что жить на земле очень славно, – сказал он мисс Гёринг, – и у меня никогда не было ощущения, что стоит мне зайти лишь на шаг дальше – и я с нее свалюсь. На земле всегда можно пробовать по два-три раза, и все с тобою будут сильно терпеливы, пока у тебя это что-то не получится правильно. Первый раз наперекосяк не значит, что тебе каюк.
– Ну так а я ничего подобного и не говорила, – заметила мисс Гёринг.
– Да только об этом вы и говорите. И не пытайтесь теперь от слов своих откреститься. Но я вам скажу так: что до меня, так это совершенно нормально. – В глаза мисс Гёринг он смотрел с чувством. – Моя жизнь, – проговорил он, – она моя собственная, хоть грязь, хоть князь.
– О чем он вообще? – спросила мисс Гёринг у Бернис и Дика. – Похоже, он думает, будто я его оскорбила.
– Бог его знает! – ответил Дик. – Как бы там ни было, я спать хочу. Бернис, пошли домой.
Пока Дик расплачивался с Фрэнком у стойки, Бернис наклонилась к мисс Гёринг и прошептала ей на ухо:
– Знаете, дорогая, – сказала она, – когда мы дома одни, он на самом деле совсем не такой. Я с ним очень счастливая. Он славный мальчик, и вы б только видели, от каких простых вещей он приходит в восторг, когда в своей собственной комнате, а не с посторонними. Что ж… – она выпрямилась и вроде бы немного смутилась от такого выплеска доверительности, – …что ж, я правда очень рада, что познакомилась с вами, и надеюсь, мы вам не слишком уж мешали. Честное слово, раньше такого никогда не бывало, потому что внутри подо всем этим Дик в точности такой же, как вы и я, только у него очень нервическое состояние ума. Поэтому вы его должны простить.
– Разумеется, – ответила мисс Гёринг, – но я не понимаю, за что именно.
– Ну, до свиданья, – вымолвила Бернис.
Мисс Гёринг слишком уж смутило и потрясло сказанное Бернис у Дика за спиной, чтоб она поначалу заметила, что в баре осталась одна, если не считать того мужчины, что раньше катал деревянные шары, да старика, который уже уснул, уронив голову на стойку. Когда же обратила на это внимание, на единственный безрадостный миг почувствовала она, что все это подстроено, и пусть даже она сама побудила себя предпринять эту маленькую поездку на большую землю, в то же время к этой вылазке мисс Гёринг обманом вынудили некие высшие силы. Она ощутила, что не может уйти, а если даже попытается, что-то произойдет и помешает ее уходу.
Малодушно заметила она, что мужчина взял со стойки бара свою выпивку и направляется к ней. Остановился он от ее столика в шаге – и стоял теперь, держа стакан на весу.
– Вы со мною выпьете, нет? – спросил он у нее и особо сердечным при этом не выглядел.
– Прошу прощенья, – проговорил из-за стойки Фрэнк, – но мы уже будем закрываться. Боюсь, напитки больше не подаются.
Энди ничего ему не ответил, а вышел за дверь и хлопнул ею за собой. Им было слышно, как он расхаживает взад-вперед у салуна.
– Опять своего добьется, – вымолвил Фрэнк, – черт бы это все побрал.
– Ох, батюшки, – произнесла мисс Гёринг, – вы его боитесь?
– Вот еще, – ответил Фрэнк, – но он неприемлемый – это единственное слово, какое мне для него приходит в голову, – неприемлемый; а жизнь в конечном счете слишком коротка.
– Что же, – сказала мисс Гёринг, – он опасен?
Фрэнк пожал плечами. Вскоре Энди вернулся.
– Луна и звезды уже вышли, – сказал он, – а видно чуть ли не до края городка. Никаких полицейских не видать, поэтому, думаю, можно и выпить.
Он скользнул на скамью напротив мисс Гёринг.
– Без единой живой души на улице холодно и безжизненно, – начал он, – но именно так мне теперь и нравится; простите меня, если покажусь угрюмцем такой веселушке, как вы, но у меня привычка никогда не обращать внимание на того, с кем разговариваю. Сдается, про меня скажут: «недостаточно уважает других людей». Вот у вас к вашим друзьям огромное уважение, я уверен, но это лишь из-за того, что вы саму себя уважаете, а это всегда начальная точка для чего угодно: вы сами.
Теперь, раз он с нею заговорил, мисс Гёринг стало отнюдь не легче, нежели до того, как он к ней подсел. Казалось, он напрягается все больше, чуть ли не злится, когда говорит, а от его способа приписывать ей такие свойства, что ни в чем не были правдой для ее натуры, беседа приобретала некое зловещее качество и в то же время заставляла мисс Гёринг чувствовать собственную незначительность.
