– Нет-нет, это не обязательно. Еще что-нибудь нового случилось? – спросила мисс Гёринг.
– Ну, вам может быть интересно узнать, – ответил Арнолдов отец, – что я решил вернуться к своей жене и в свой первоначальный дом.
– Почему? – спросила мисс Гёринг.
– Сочетание обстоятельств, включая тот факт, что я стар и мне хочется домой.
– Ох, батюшки, – вымолвила мисс Гёринг, – какая жалость, что все так разваливается, верно?
– Да, моя дорогая, жалко, но сюда я приехал просить вас об услуге – кроме того, что приехал я потому, что любил вас и хотел сказать вам до свиданья.
– Для вас я сделаю что угодно, – ответила мисс Гёринг, – что только смогу.
– Вот, – промолвил отец Арнолда, – мне бы хотелось, чтоб вы прочли эту записку – я написал ее своей жене. Хочу отправить ей, а потом, на следующий день, вернусь к себе домой.
– Разумеется, – ответила мисс Гёринг. Конверт на столе перед Арнолдовым отцом она заметила. Взяла его.
Дорогая Этел [прочла она],
надеюсь, это письмо ты будешь читать со всем тщанием и сочувствием, какими так крепко обладаешь в своем сердце.
Могу только сказать, что в жизни каждого мужчины есть сильный позыв ненадолго оставить позади свою жизнь и поискать новой. Если живет он у моря, сильный позыв его – сесть на первое попавшееся судно и уплыть, каким бы счастливым ни был дом его или насколько б ни была любима жена или мать. Так же правда и то, что, если мужчина живет у дороги, у него может возникнуть сильный позыв закинуть за спину котомку и уйти прочь, опять же оставив позади счастливый дом. Очень немногие слушаются этого позыва после того, как юность их прошла, а они этого так и не сделали. Но мысль моя в том, что возраст порой воздействует на нас, как юность, будто крепкое шампанское бьет нам в голову, и мы осмеливаемся на то, на что не осмеливались раньше, быть может, еще и потому, что чувствуем: это наш последний шанс. Однако, если юношами мы б могли продолжать это приключение, в моем возрасте очень быстро обнаруживаешь, что это попросту химера, а сил у тебя нет. Примешь ли меня обратно?
Твой любящий супруг,
Эдгар
– Оно простое, – вымолвил отец Арнолда, – и выражает то, что я чувствовал.
– Вы и впрямь чувствовали это? – спросила мисс Гёринг.
– Убежден, что да, – ответил Арнолдов отец. – Наверняка же. Конечно, я не упоминал ни о каких своих сантиментах к вам, но она об этом и так догадалась, а такое лучше оставлять невысказанным…
Он посмотрел на свои варежки и какое-то время больше ничего не говорил. Как вдруг залез в карман и вытащил другое письмо.
– Простите, – вымолвил он, – чуть не забыл. Вот письмо от Арнолда.
– Так, – произнесла мисс Гёринг, распечатывая конверт, – о чем же оно может быть?
– Наверняка лишь ни о чем да о той профурсетке, с которой живет, а это еще хуже, чем ни о чем. – Мисс Гёринг вскрыла письмо и принялась читать вслух:
Дорогая Кристина,
я велел папеньке объяснить Вам причины нашей недавней перемены местожительства. Надеюсь, он так и сделал, и Вы удовлетворены тем, что мы не повели себя опрометчиво или тем манером, каковой Вы бы могли счесть непродуманным. Люси хочет, чтобы ее чек Вы присылали ей на настоящий адрес. Папенька должен был Вам это сказать, но я подумал, что он мог и забыть. Люси, боюсь, очень расстроена Вашей нынешней выходкой. Настроение у нее постоянно то угрюмое, то меланхолическое. Я надеялся, что состояние это улучшится после того, как мы переедем, но она по-прежнему впадает в длительные молчания и часто плачет по ночам, не говоря уже о том, что стала нынче крайне раздражительной и уже дважды поцапалась с Адел, хотя пробыли мы здесь всего два дня. Во всем этом я вижу, что натура у Люси – крайней тонкости и болезненности, и меня завораживает быть с нею рядом. У Адел же, напротив, натура очень уравновешенная, но она до ужаса интеллектуальна, и ее весьма интересуют все ветви искусства. Мы с нею подумываем основать вместе журнал, когда более-менее обоснуемся. Она хорошенькая блондинка.
Скучаю по Вас ужасно, дорогая моя, и хочу, чтобы Вы, прошу Вас, верили: если б я только мог как-то достигнуть того, что у меня внутри, я бы вырвался из этого жуткого кокона, в каковом нахожусь. Вообще-то рассчитываю, что однажды так и произойдет. Всегда буду помнить ту историю, которую Вы мне рассказали, когда мы с Вами только познакомились: я всегда чувствовал, что в ней погребено некое странное значение, хотя должен признаться Вам теперь, я б не мог объяснить какое. Мне нужно идти и принести Живчику в комнату горячего чаю. Прошу Вас, прошу – верьте в меня.
Люблю, целую,
Арнолд
– Славный он человек, – произнесла мисс Гёринг. Письмо Арнолда отчего-то опечалило ее, а вот письмо его отца рассердило и озадачило.
– Что ж, – вымолвил Арнолдов отец, – мне сейчас пора идти, если я хочу успеть на следующий паром.
– Погодите, – сказала мисс Гёринг, – я провожу вас до пристани. – Она поспешно отстегнула розу, которую носила у себя на воротнике пальто, и прицепила ее старику на лацкан.
Когда они дошли до пристани, уже ударили в рынду, и паром готовился отчалить на остров. Мисс Гёринг увидела это с облегчением – она опасалась затянутого сентиментального прощания.
– Что ж, успели тютелька в тютельку, – проговорил Арнолдов отец, стараясь держаться как ни в чем не бывало. Но мисс Гёринг заметила, что голубые глаза его влажны… Она и сама едва могла сдержать слезы, а поэтому отвернулась от парома и посмотрела вверх на косогор. – Не могли бы вы, – промолвил отец Арнолда, – одолжить мне пятьдесят центов? Все свои деньги я отправил жене, а занять достаточно у Арнолда сегодня утром не подумал.
Она быстро дала ему доллар, и они поцеловались на прощание. Пока паром отходил, мисс Гёринг стояла на пристани и махала; он попросил ее об этом в виде услуги ему.
Вернувшись в квартиру, она никого там не застала, поэтому решила идти в бар и пить там: она была уверена – если Энди сейчас там и нет, рано или поздно он туда явится.
Пила она там несколько часов, и уже начинало темнеть. Энди еще не явился, и мисс Гёринг ощущала небольшое облегченье. Глянув через плечо, она увидела, как в бар входит тот дородный мужчина, у которого автомобиль, похожий на катафалк. Она непроизвольно вздрогнула и мило улыбнулась Фрэнку, бармену.
– Фрэнк, – спросила она, – у вас когда-нибудь бывает выходной?
– Он мне ни к чему.
– Почему же?
– Потому что мне нравится ушки на макушке держать, а потом заняться чем-нибудь стоящим. Да мне и все равно ни от чего никакого удовольствия, кроме как о своем думать.
– А я о своем думать ненавижу, Фрэнк.
– Не, это глупо, – изрек тот.
