– Прошу прощения, – говорил сотрудник полиции. Пип сделала шаг назад. – Вы знаете эту юную даму?
Пип глянула на меня, затем на Дейвида Суонзби.
– Мы соседки по квартире, – сказала она.
Я кивнула.
Перед тем как собраться тем утром на работу, Пип показывала на различные детали меня безо всякой на то причины и перечисляла их названия.
– Луночка, – сообщила она кончикам моих пальцев. Передвинулась дальше: – Пядь, – затем так и двигалась, перечисляя, вверх по кровати до самой: – Надпереносье, – сказано было у меня меж бровей. Затем пауза. – Прибамбас.
– Подносовой желобок, – подсказала я.
– Да, – ответила она, – он самый.
– На лице все налицо.
– Полный комплект со всеми пожитками, – сказала она, и мы продолжили продолжать.
По-моему, не всегда нужно всё всем объяснять. Пип с этим не согласна – вернее, иначе это выражает. Я не признавалась на работе. Она не считала это трусостью с моей стороны. Я б, наверное, сочла.
Помню, в школе проверкой того, хорош ли словарь, служило наличие в нем названий особых частей тела или ругательств. Неприличных слов. Обычно то бывали единственные замусоленные страницы во всем томе; примени я такой стандарт ко гранкам Суонзби – выяснила бы, что кукан еще может означать приблуду для сохранения пойманной рыбы, а дрочень можно определить как «кушанье, приготовленное в виде лепешки из запеченной смеси яиц, молока и муки или тертого картофеля». Все образование насмарку. Восторг от того, что видишь дурное слово, был ощутим – в школе можно было засунуть нос между Пизой и пизмоном или встрять между худым и хуком и обнаружить там в гнездышке столбцов нечто такое, что всю твою жизнь считали непристойным, или при звуке чего заливались румянцем, или понижали голос, произнося. Возникало ощущение, будто лексикограф развращен, и воображалось, как он печатает грубое слово с напускною чванностью на лице или же протаскивает такое понятие на страницы словаря, исключительно чтобы пощекотать тебя в классе или зарядить нервным восторгом наедине с собой.
Такое использование школьного словаря было сродни промыванию позорного золота, и мы погружались в это занятие с головой. Лишь оставшись в классной комнате в одиночестве, когда все уже уходили домой, я осмеливалась искать и другие слова. Убеждала себя, что мною движет любопытство. Я не осознавала, что словарь можно читать как карту – или же смотреть в него как в зеркало.
гей (межд.), возглас с целью окликнуть, подозвать кого-либо, соответствующий по значению сл.: эй!; возглас, выражающий призыв, побуждение двигаться быстрее
голубец (сущ.), кушанье, приготовленное из тушеного мясного фарша, завернутого в капустный лист; бревенчатое или дощатое строение с двускатной крышей и крестом на ней или деревянный крест с двускатной кровелькой, устанавливаемые на могиле; голубая медная краска, часто используемая при написании икон
кобел (сущ.), пень, надолба; свая для причалки судна. Также: стар. мера хлеба?
лесбийское прави́ло, гибкая (обыкновенно свинцовая) линейка, могущая быть согнутой по контуру того, что измеряется. Фигуративно, относящееся к чему-л., в особенности правовому принципу, подстраиваемому сообразно обстоятельствам
парафин (сущ.), добываемое из нефти белое воскообразное легкоплавкое вещество, представляющее собою смесь углеводородов
петух (сущ.), домашняя птица с красным гребнем на голове и шпорами на ногах; самец курицы и некоторых других птиц из породы куриных; вздорный человек, забияка; поджог, пожар; срыв голоса на высокой ноте во время пения, разговора
Даже в школе, помню, я интересовалась чуланами и шкафами – есть ли какая-то разница между тем, что кто-то сидит в чулане, и тем, что в шкафу стоит скелет. Я поискала в словаре разъяснение, но ничего не нашла. Листала страницы, вся рдея от нараставшего во мне стыда.
* * *
Пип в том кафе, где работала, ничего не скрывала. Разумеется, нет – не скрывала она ни от своей родни, ни на работе, нигде и ничего, раззудись плечо – размахнись рука. Подозреваю, что даже из утробы она вынырнула со значочками на лацкане: «Лавандовая угроза» и «10 % мало! Вербуй! Вербуй! Вербуй!».
– Дейвид Суонзби и глазом бы не моргнул, сообщи ты ему, – однажды сказала мне она. Тему подняла сама. – А если глазом он моргнет, можешь ему сообщать, куда отправляться.
Она, разумеется, была права. И неправа, разумеется.
– Куда отправляться, – повторила я.
– А не то, – продолжала она, – можешь сообщить ему, что заявится твоя большая злая кобла и сама с ним разберется. – И она, рыча, загарцевала по спальне, типа-крутая.
– Умеешь ты быть смелой за нас обеих, – сказала я. Хотелось так пошутить, но прозвучало мелодраматично или слезливо. Пип ничего на это не сказала.
Дело не в том, что я не желала признаваться, убеждала я себя. Я восхищалась теми, кто ничего не скрывал, завидовала таким людям, считала их храбрыми и чудесными. Мне попросту недоставало тех слов, которые вроде бы имелись у них всех. То была самая прозаическая, непламенеющая, чахлая, пригашенная разновидность страха. Как-то раз я посмотрела документальный фильм о скотобойнях и помню, как перед камерой в нем обсуждалось то биологическое воздействие, какое переживает скот перед забоем. Очевидно, что вкус мяса можно изменить накоплением молочной кислоты и адреналина, если животное обеспокоено. В субтитрах мелькнула фраза «страх ухудшает мясо и его вкус». Я прекратила смотреть документальные фильмы о бойнях.
Ни с того ни с сего, моя посуду, я рассказала Пип о звонках, что поступают мне на работу. Она меня удивила тем, что разрыдалась и крепко прижалась ко мне.
Перед Суонзби-Хаусом и в окружении полиции именно этот миг сейчас выбрал голубь, чтобы натибрить крошек от вафельного стаканчика прямо из-под ног у моего начальства.
– А! – произнес Дейвид. – Соседка Мэллори по квартире, сдается мне, она вас упоминала.
– Да ну? – сказала Пип.
– Приятно, приятно. – Дейвид потряс ее за руку, и я тут же возненавидела эту их близость и пожелала отвлечь их друг от дружки. Они были двумя кругами на диаграмме Венна, которым не следовало пересекаться или хоть как-то смыкаться. Лондон уж точно достаточно велик, поэтому пусть тут такое никогда не происходит. – Здесь немножко кавардак, – робко продолжил Дейвид, глядя в запрокинутое озабоченное лицо Пип. – Чепуха, в общем.
– А может это быть и то, и другое сразу? Кавардак и чепуха? – Пип повернулась ко мне. – У тебя в эсэмэске…
– Чепуха, – ответила я.
– А не похоже. – Она обвела жестом полицейский фургон и сотрудников.
– Просто дурацкий розыгрыш. Они всего лишь удостоверяются, что нет никакой опасности. Пожарная сигнализация не сработала, поэтому мне пришлось…
