Ее рука в перчатке сомкнулась на рукаве Трепсвернона, дабы, как ему помстилось, продемонстрировать их сообщничество.
– Мы вместе совершили путешествие, – произнесла она, – из самых глубин дичайших дебрей. Теперь мы ближе брата с сестрой. – При этих словах Трепсвернон сглотнул и постарался сосредоточиться.
– Старый пес. – Фрэшем окинул Трепсвернона оценивающим взглядом. – А интересно, Питер объяснил, откуда мы друг друга знаем?
– Покамест ему не представилась такая возможность.
– Это о нем я тебе рассказывал, – сказал Фрэшем, и голос его слегка возвысился. – Трепсвернон – тот человек, который шепелявит и работает с буквой «С».
Трепсвернону стало занимательно, виден ли жар, в какой его бросило, через ткань рубашки.
– До чего исключительно! – взвизгнул кто-то из подслушивавших поблизости гуляк. Трепсвернон смутно признал в нем одного из тех, кто располагается за конторками в «Суонзби» – какой-то исследователь устной лингвистики. Хоть умри, но имени его он вспомнить бы не мог. На голове человека отчего-то была феска, и он переводил остекленелый взгляд с Трепсвернона на Фрэшема со слякотным панибратством. – Но, – продолжал меж тем он, – Теренс, ты просто обязан рассказать всем нам еще о своих сибирских приключеньях.
Фрэшем ухмыльнулся. Трепсвернон задался вопросом, трудно ли шарахнуть кого-нибудь по голове растением в горшке весом 400 фунтов.
– Довольно-таки необычайно, – донесся до него голос Фрэшема. – И в то же время зачастую совершенно несообразно. Ну то есть! Наблюдать, как какой-нибудь казак в костюме крушит себе слезные протоки, произнося цар, тсарь или дзарь любым из четырнадцати сотен различных способов, а бедняга Глоссоп все это записывает.
Трепсвернон угостился еще одной порцией выпивки с подноса, услужливо подставленного ему под локоть. Улыбнулся, однако рот у него стал жестким, готовым лопнуть. Он полагал, что слышит любое крохотное движенье кости у себя в челюсти – тягучими сиропными щелчками. Слабо утешало то, что его со-кустнице, судя по ее виду, сей поворот в общей беседе совершенно прискучивал.
Кто-то с другой стороны залы извлек балалайку – инструмент, коим Фрэшем очевидно овладел в своих странствиях, и это дало ему повод отшелушиться от их кружка и вновь занять позицию на клубном диване. Сыграл он нечто вроде «Любимый мой мальчик сидит на галерке»
[8], не глядя на струны инструмента, трепеща ресницами и строя глазки Глоссопу. Все тот же озорник. Старый добрый Теренс.
Трепсвернон сунул нос в виски.
Поразмыслил, не увести ли Софию обратно под сень растения и не объяснить ли ей – как можно записать фонетику икоты? – что это чепуха с пришепетываньем у него уже осталась в прошлом. Вдруг стало озадачивающе важно сделать так, чтобы София понимала не только, что ему хочется извиниться, но и что он – Добрый Малый. На балалайке играть не умеет, но у него есть и другие таланты. Он мог бы расплести этимологию слова алло от изначальнейших его корней.
Фрэшем уже изображал в лицах перед восхищенной толпой, как он одолел моржа на знаменитой фотографии, доставленной в контору. От света ламп у него поблескивали волосы, звякали зубы, возникали золотые шевроны на ткани его костюма. Он снова пел.
– Жуткий пригожий он хлыщ, не так ли? – пробормотала София. Они наблюдали, как Фрэшем задрал голову и запел потолку – у него обнажилось горло. Трепсвернон не мог не подумать, что д-р Рошфорт-Смит, знаток ртов и ротовых деталей, вероятно, счел бы горло Фрэшема идеальным образчиком.
Þrotobolla – староанглийское слово, обозначающее адамово яблоко, хотелось сказать Трепсвернону. Означает оно буквально горловой шарик, кадык – никакой в сем поэзии, сплошная этимологическая прагматика. Торчащий очерк буквы Þ воплощает выпирание глотки. Трепсвернон сморгнул, глядя на Софию, стоявшую перед ним, и та мгновенно удвоилась пред взором его.
О чем я говорил? – подумал Трепсвернон. Не обращайте внимания, София, на то, что Теренс сказал о моем пришепетывании. Не считайте мой язык жужжащим жирным хоботком, как у мухи. Вообще не думайте о моем языке. Я к нему не свожусь.
Трепсвернону протянули свежий виски. Рука, предлагавшая его, располагала до крайности веснушчатыми пальцами и бескровными ногтями. Костяшки образовывали рядок белых «М», выписывавших невнятное мычанье по гребню кулака. Позвольте рассказать вам об этимологии слова алло, подумал Трепсвернон, принимая напиток. Петь я не умею и не могу быть пригожим, но, быть может, сумею обворожить вас зачарованностью частностями, а не общими местами, вот в чем мой талант. В этой вот склонности отвлекаться и восхищать мелочами, в преобразующей силе надлежащего вниманья, обращаемого на мелочь.
Он поистине был довольно-таки пьян.
– Вы себя хорошо чувствуете? – спросила София.
Хеллоа, произносимое, подобно какао, с закруглением на конце, от настоятельного повеленья halôn, holôn – «приносить» – употребляется в особенности для оклика паромщика, удаленного или чем-то занятого человека, либо же произносится с удивленьем от неожиданной встречи, например, под сенью дорогостоящего растения в горшке. Хэллоу, священный, как в празднике Хэллоуин – кануне Дня Всех Святых, ср. показательно великолепный. Кричать «халлу!» собакам наряду с «ату!», дабы науськать их, побудить к действию. Ло! Хуллабалу – от bas, là le loup! (там внизу волк!), аллилуйя! Ах, этимология, спекулятивная породистость слова. Что вы думаете обо мне как о лексикографе, София? – задумался Трепсвернон, пока та раздвоилась, вновь оказавшись у него пред глазами. Что это знанье побудит вас меня спросить? Каково мое любимое слово? Уделите сии сокровенные фантазии скучному лексикографу. Спросите у меня что-нибудь, София, думал Трепсвернон.
Под боком у них вновь оказался Теренс Кловис Фрэшем.
– Разумеется, – говорил он, обвивая рукою плечи Софии, – в странствиях своих я свершил и еще одно, в особенности прекрасное приобретенье.
Трепсвернон обратил внимание на две детальки совпадающих обручальных колец Софии и Фрэшема, и что-то сжалось у него под самым адамовым яблоком.
Он извинился и заковылял из общества вниз по лестнице.
Во фразе, каковой несомненно гордился бы д-р Рошфорт-Смит, январское солнце давно уж безмолвно взыскало спокойствия средь суетливых персей перистых облаков. Трепсвернон бежал – prestissimo; он шаркал – lento; тащился – andante moderato.
С куском именинного торта, погребенном где-то в недрах кармана, Питер Трепсвернон свил путь свой через дорогу и пустился в обратное путешествие – домой.
З – затейливо (нар.)
– И вот тогда-то тебе следовало уволиться, – категорически заявила Пип по телефону. – Одно дело грозить адским пламенем, а вот действительно угрожать? Да ты смеешься надо мной.
