При выполнении монотонных заданий наступает нечто вроде снежной слепоты. Пип такое и у себя на работе описывала – заказы кофе больше не имеют никакого, к черту, смысла, и приходится полагаться лишь на мышечную память, чтобы справиться с работой.
Я принялась наобум выбирать каталожные карточки из кучи перед собой. Проверяла определение, а если слова не узнавала – сверялась с телефоном.
Одну я поднесла к своему окну и прочла красивый кучерявый почерк.
варвуля (сущ.), небольшое скороспелое яблочко. Примечания: Ср. морщавки. Тж ср. мятыш в широко распространенном английском региональном употреблении. Тж ср. хрущанка в том же смысле.
Я перепроверила слово, уверенная, что это, должно быть, ошибка, и отыскала еще одно фальшивое слово, но черт черт черт, проверку оно выдержало.
Устала, и страничка в моем телефоне кренилась перед глазами. С шестого класса я любила-терпела интересные, преобразующие и очень скучные дискуссии о нестабильности языка, но теперь задача ощущалась иначе: глядя на столбцы онлайновых и совершенно бесконечных определений, я уже не была уверена, какие слова – настоящие, да и почему кому-либо когда-либо приходило в голову их включать в состав. В этом смысле воображение мне отказывало. Я капитулировала. Но уж конечно составлять словарь или энциклопедию, даже такие небрежные, как «Суонзби», – это все равно что измышлять сито для звезд. Я грезила об аудиоверсиях словарей. Грезила о том, как буквально пасусь и выщипываю губами слова, выкапываю или выковыриваю, или этимолопаю и гоняю во рту жвачку этих каталожных карточек, наваленных у меня на столе, лишь бы обнаружить, что́ застряло у меня в зубах и его можно извлечь. Жвачка и прочие руминации.
Я взяла каталожную карточку. Морщавка, прочла я, разновидность мелкого яблочка. Скороспелое яблоко. Что это значило? А черт его знает. Морщенье как действие я связывала с уголками глаз или с м-ром Клякси, или с незримыми глубинами мусорной корзины. Как смеют яблочки-морщавки иметь незримые корни. Это означало, что кто-то некогда держал плод в руках и вместо того, чтобы сказать какъевотам или хрень – или же так прямо взять и назвать его «мелким яблочком» в порядке описания, – взял и объявил: морщавка. А кто-то другой это взял и записал. Адам и Ева нарекли имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым
[9], и всем коварным скороспелым варвулям.
Уже не впервые за этим столом смотрела я у себя в телефоне «Симптомы СДВГ
[10] у взрослых» и пролистывала первые несколько результатов. Затем попробовала искать по запросу «Что такое взрослый?». Первая же ссылка на странице поиска оказалась лиловой – ясно, что по ней я уже ходила.
Я бросила взгляд на карточки, разбросанные у меня по всему столу. О господи боже мой, заткнись, ты слишком интересная и чересчур грузишь, хотелось мне им сказать. Так ведь говорят, чтобы принизить женщин на работе, правда? Или женщин вообще. Мне хотелось так сказать материалам словаря. Это потому, что я была запугана и терпеть этого не могла.
О господи! заткнись! ты слишком! интересная! и! чересчур! грузишь! – именно так я втюрилась в Пип: оробела и влюбилась.
Откуда возникла эта мысль?
Я приставила две каталожные карточки друг к дружке. Прищурилась.
Все карточки с придуманными словами написаны иным типом авторучки. Все остальные заполнены другим почерком, точно: прилежание сотен рук, заполнявших тысячи каталожных карточек. Но в них всех просматривалась та же самая единообразная царапучесть, одинаковые штрихи и росчерки. Зато для фальшивых статей, похоже, человек применял совершенно другой тип пера.
В стенку кабинета постучали.
Как солнышко – или как потрясение от наименьшего враздруга на всем белом свете – в дверь просунулась голова Пип.
Л – ловкость (сущ.)
Зонтик Софии треснул Трепсвернона по уху. Лексикограф перекатился на бок, выпустил пеликана и остался лежать на спине, слегка отдуваясь.
– Он чем-то подавился, – сказала София. Она тоже пыхтела и стояла рядом с Трепсверноном в траве на коленях, не сводя глаз с птицы, распростершейся подле. Все трое запыхались, как борцы, и София водила одной рукою по щеке птицы, а другой ощупывала ей шею.
Трепсвернон приподнялся и присел на корточки.
– Смотрите… – произнесла София. Трепсвернон посмотрел, как что-то несомненно выпирает под кожей пеликанова горла и бьется не в такт с его пульсом. В такой близи к птице он видел, что и у нее глаза расширены от ужаса. – Я пыталась открыть… – запыхавшись, проговорила София, – …открыть ему клюв – сунуть туда руку и вытащить…
Пеликан вдруг дернулся вперед, и его клюв в добрый фут длиной описал резкий полукруг, как укосина. Трепсвернон и София только успели вовремя убраться с его траектории.
Мамаши-зеваки и ее отрока и след простыл.
– Походило на то, что вы пытаетесь его придушить, – сказал Трепсвернон. – Я решил, что он на вас напал.
– Училась бартицу, – ответила София, как будто это что-то объясняло. Запястьем смахнула с глаз волосы. Либо она еще не осознала, либо ей было безразлично, что у нее идет кровь. – Вам хватит сил его прижать?
– Конечно, – соврал Трепсвернон.
– Я все еще думаю, – произнесла она, покусывая губу и рассчитывая, – что могла б вытащить то, что у него там застряло в глотке, – если б только он так не бился…
– Конечно, – повторил Трепсвернон с гораздо меньшею уверенностью. Туша пеликана по пояс человеку артачилась – птица опустила голову и водила ею из стороны в сторону. Трепсвернон снял сюртук, туго натянул его между рук и подступил ближе, обративши подкладку к себе. – Как… как матадор… – произнес он вообще не понять зачем.
– «В средине круга – пеший матадор. Противника надменно ждет он к бою»
[11], – процитировала София, очевидно – для собственного развлеченья. Она улыбалась – с безуминкой, и сердце у Трепсвернона стало белибердой.
Пеликан ухватился за эту возможность, совершил разнузданный панический выпад и бросился мимо лексикографа наутек, набирая скорость так, словно шел на взлет. Трепсвернон прыгнул как раз в тот миг, когда подпрыгнула и птица, – инстинктивно он схлопнул ткань своего сюртука на плечах пернатой добычи, и они вместе покатились кубарем по траве.
– Поймал! – заорал Трепсвернон.
Он сдернул рукава потуже вместе, а пеликан храбро бился и клевал его. Мешок у него под клювом был мягок и тепел под руками лексикографа. Трепсвернон сел, перехватил птицу покрепче так, что она, закутанная в его сюртук, оказалась зажата у него меж колен, а шея – вытянута, как у лошадки-качалки. Казалась птица уже спокойней, слабее. Подавленная, вновь перехватила она его взгляд, и Трепсвернон отвел глаза.
