Откашливаясь, дабы сокрыть, до чего запыхался, он предупредил:
– Он еще… я б держался подальше от его клюва, – когда София подошла ближе. – Он… я думаю, нервничает – и грубиян в придачу, не уверен, что не попробует выбить вам глаз.
К сему мгновенью из другой части парка собралось сколько-то гусей – все они гоготали и шипели, не одобряя такой переполох. Один подошел к Трепсвернону так близко, что пихнул его башкой в предплечье, и лексикограф – скорее инстинктивно, нежели преднамеренно – поднял локоть и шлепнул этого гуся по физиономии клювом пеликана. Гусь отступил, вопя и показывая язык.
– Где все? Обычно в этом клятом парке такая толчея…
София подошла, протягивая вперед свой желтый зонтик.
– Осмелюсь сказать, что если вам удастся подержать птицу вот так…
Пеликан издал приглушенную, прерывистую отрыжку. Мотнул головою назад, и клюв его распахнулся настежь. Голова птицы поникла, мешок сложился и обмяк на птичьем позвоночнике под тупым углом. Пеликан выглядел невозможным, каким-то сдувшимся. Окровавленный пучок перьев ткнулся Трепсвернону в шею. В этом кратком касанье было что-то нежное. Лексикографу было ужасно.
София взялась за пеликаний клюв и, не встретив сопротивления, раздвинула его. И уставилась вглубь птичьей глотки.
– Я не… мне ничего не видно, – произнесла она. – Но трудно… разобрать…
Пеликан был вял, но еще дышал – мелко и гулко у самой груди Трепсвернона.
– Вы видели, как он что-то проглотил? – спросил лексикограф. Пеликаньи толстые лапы едва заметно подергивались.
– Он странно ходил, – ответила София и повернула птичью голову из стороны в сторону, вглядываясь с прищуром. – Явно он не… смотрите, ему же нечем дышать. – И добавила: – По-моему то, что вы его побили, не пошло ему на пользу…
Те бойцы гусиного отряда, что посмелей, с гоготом вмешались еще раз, и она отогнала их зонтиком.
– Маловероятно, что пошло, да. – Трепсвернон приподнял пеликана у своей груди повыше и чуть склонил птицу набок, словно она волынка. – Быть может… лучше всего будет… – Мимолетно он представил себе, как засовывает птичью голову подмышку, крутит ее, пеликан окончательно обмякает и все завершается. Пеликан вновь встретился с ним взглядом. Полупрозрачное лиловое веко скользнуло вбок.
– Есть мысль, – произнесла София, просияв. – У вас не найдется ленточки? Или… можно, я вытащу у вас шнурок? – Ответ ее не интересовал – она тут же принялась возиться с его оксфордами. Гуси и утки хохотали над Трепсверноном. Он все туже прижимал к себе пеликана. София цыкала и прищелкивала языком. От прихлыва адреналина ее пальцы сделались неловки. Трепсвернон почувствовал, как ботинок сполз у него с ноги, а София уже перевязывала клюв пеликана быстрыми тугими петлями. Лицо ее оказалось рядом с его лицом – между ними были только пеликан и новый запах пеликана. – Можно взять? – спросила София.
Она потянулась к оголившейся подкладке его сюртука, которым был повит птичий живот. Что-то выхватила оттуда – полый металлический стебелек ручки «Суонзби-Хауса», которую он там держал во внутреннем кармане. София высвободила ручку и согнула ее в руке. Нет, не сгибала она ее – она ее ломала. Ручка подалась с тусклым щелк.
София схватила пеликана за клюв и принялась ощупывать ему шею. Наткнулась на ключицу. У пеликанов почти наверняка ключиц не бывает. София вонзила сломанную ручку пеликану в горло.
Раздался громкий свист выталкиваемого воздуха – и пеликан раздулся под руками Трепсвернона, а секунду спустя они услышали, как он, весь содрогаясь, делает задышливые вдохи.
Гуси гоготали и кудахтали.
Птица, мужчина и женщина отдувались.
– Вы часто сюда приходите? – спросил Трепсвернон.
М – мендасилоквенция (сущ.)
– Я пришла помочь, – просто сказала Пип.
И подтянула к себе поднос каталожных карточек из кипы у меня на столе.
Ясность – ее талант, и отчасти из-за этого я вообще на нее запала. Пип часто бывала личностью деятельной. Действие часто лучше слов. Я же была в первую очередь личностью тревожной.
– Как ты сюда проникла?
– Дверь была открыта, и я скажу тебе так: когда увижу этого твоего начальника, уж я ему выскажу все, что думаю о его мерах безопасности. Вы же здесь в осаде, разве нет? В любой миг ожидаете полный танк гомофобов?
– А как же кафе?..
– Всем придется потерпеть табличку с надписью «ЗАКРЫТО» на двери, – ответила Пип. Она оглядела весь мой кабинет, ища глазами конторский телефон. – Это по нему тебе звонят?
– Насчет этого ты не переживай, – сказала я. – Ты правда останешься?
– Попробуй мне не дать, – ответила она. И обняла меня. Значило это больше, чем могли выразить слова.
– Тебе лучше уйти, – властно произнесла я, вытягиваясь в ее объятии до своего полного роста.
* * *
У меня за столом у нас сложился подход: Пип умостилась на подоконнике, я сидела на стуле, обе мы выискивали почерк и те черточки каллиграфии, какими на каталожных карточках с определениями ставили точки над «ё» и запятые над «й». Из своего кафе Пип принесла мне ужин, и какое-то время мы с ней провели в деловитом скучном молчании.
Час спустя Пип уже листала том «Суонзби», цыкая в ярости зубом.
– Я только что минут пять пялилась на слово шлепок и ничего не понимала.
Я точно знала, о чем она. Глаза и мозг у меня разъяли любую смысловую связь, и сосредоточиться, чтобы распознать даже самое обычное слово, было делом хитрым. Строй почерка на каталожных карточках вроде б начинал пульсировать, если я слишком долго не прерывала зрительный контакт с ним.
– Мне кажется, шлепок мы можем смело отмести, – сказала я.
– Шлепок, изыди. – Она метнула карточку через мой стол к росшей кипе. «Найденные» фиктивные слова мы решили складывать в конверт. – «Слова: каковы же они?»
– Спасибо за помощь, – сказала я. – Понятия не имею, как Дейвид рассчитывает на то, что я пойму, что нашла все до единого фальшивые слова, какие сюда вкрались. Но две головы лучше одной.
– Да ну брось ты. Мне в радость.
– Ага-ага.
– Не могу ж я позволить, чтоб ты все эти исследования к диктанту проводила сама, – а если мы возьмемся играть в «Эрудит» и у тебя окажется столько преимуществ?
Ей незачем было произносить это вслух – да и я распознала отвлекающий маневр. После того, как я ей рассказала об угрожающих телефонных звонках на работе, она говорила, как тревожится за меня, до чего беспомощной себя ощущает. В то время я еще посмеивалась и говорила, что это пустяки, но если знать, что она рядом, вид конторского телефона тут же становился не таким устрашающим.
– По-моему, в «Эрудит» мы не играли ни разу, – сказала я. Видению будущей Пип – та же не-Пипова фигура, лишь немного согбенная под гнетом прожитых лет, колени укрыты одеялом из шотландки, сидит напротив меня, щурится на костяшки настольной игры. Та же улыбка и та же стрижка, только волосы чуть поседели. Какие слова у нас тогда найдутся друг для дружки – со всеми возможностями того, где будут эти тогда и эти?
