София, Фрэшем и Трепсвернон рассмеялись от такой мысли. Аха аха.
– Вообще-то, – произнес Фрэшем, хлопая Трепсвернона по плечу, – послушай, старик, ты разве на поезд не опаздываешь?
– Прошу прощенья?
– Не то чтобы мне, конечно, хотелось нарушать ваш маленький тет-а-тет, но… – И тут Фрэшем изменился в лице, приглядевшись изблизи к своей невесте. – Боже правый, что это за пыль у тебя на лице? – Он коснулся наноса пекарского порошка над глазом Софии. – Ты смотришься несуразно. Трепсвернон, почему ты ей об этом не сказал?
– Там была ссадина…
– Ссадина! – Фрэшем взял подбородок Софии в руки и пригляделся к ней. Казался он озабоченным, затем развеселился. – Ты что это задумала? Ну и буфет тут у вас. Ешь торты, хотя сама знаешь, что вечером мы приглашены на ужин, да к тому же – что? – ввязываешься в драки? И сбиваешь при этом с пути истинного юных франтов вроде нашего Трепсвернона?
– Ты говорил… какой поезд?.. – заикнулся Трепсвернон. Быть может, он что-то недопонял. Кроме того, лексикограф осознал, что при виде Фрэшема к нему машинально вернулось пришепетыванье. Интересно, София заметила ли перемену? Ему стало любопытно, сумеет ли он подбирать слова настолько тщательно, чтобы при Фрэшеме не прозвучало никаких со звуком с.
– И что это за шаль? – продолжал Фрэшем, с притворным ужасом разглядывая Софию на расстоянии вытянутой руки. – Дорогая, она вполне, вполне ужасна! Я помолвлен с головорезом.
– Мы с мистером Трепсверноном спасали пернатую дичь Лондона, – ответила она.
– Ну да, ну да, – произнес Фрэшем. Руку он опустил, и подбородок Софии чуть приподнялся. Трепсвернон сделал вид, будто занят салфеткой, но при этом вообразил, как пальцы Фрэшема нежно упокоились на колене Софии.
– Мне нужно идти, – вновь начал Трепсвернон – на сей раз чуть громче.
– Да, – ответил Фрэшем. – Да, старина Герольф уже искал тебя в Письмоводительской.
– Меня? – Трепсвернона никто никогда не искал. Должно быть, это какая-то ошибка.
– Вы должны остаться, просто обязаны! – воспротивилась София. – Мне же нужно, чтобы кто-то объяснил и подтвердил события сегодняшнего дня.
Трепсвернон залепетал.
– Я просто… такое совпадение, я столкнулся с мисс… мисс… – Он пренебрег тем фактом, что от пришепетывания Софии пришлось взглянуть на него под новым углом. – Я… мне очень жаль, – произнес он. – Простите меня, но только сейчас я осознал, что не знаю вашей…
– Сливковна, – произнес Фрэшем.
– Именно, – подтвердила София.
– Вскорости Фрэшем, – сказал Фрэшем.
– Сливковна, – снова проговорила София. Руку свою она возложила на рукав Трепсвернона.
– Боюсь, София тебя дразнит, – сказал ее жених. – Шепелявому трудно справиться с таким словом! – Трепсвернон вообразил, как вгоняет эклер Фрэшему в ухо – бушпритом вперед. – Ум у нее быстр, как мало что. Я обещал ей сегодня визит в Британский музей и ужин где-нибудь подле моего клуба после театра, лишь бы только утомить ее: слишком уж много в ней энергии.
– А ваше имя, мистер Трепсвернон? – спросила София Сливковна. – Помню, начинается с П…
Она даже не знает твоего имени. Поименовать что-то – значит сие познать.
– Треп – как в «трепанный», – рассмеялся Фрэшем. Вилку Софии он вонзил в ломоть торта Трепсвернона.
– Я предпочитаю Треп – как в «трепетный», – сказал Трепсвернон.
– Трепфвернон – нервы фебе треплет он, – прошепелявил Фрэшем. Вновь подергал себя за усы – вверх, всею ладонью так, что под рукой, казалось, на его лицо наползла улыбка, как в фокусе. И ту же ладонь компанейски опустил на руку Трепсвернона. Фрэшем стал проводником между тканью Трепсвернонова локтя и тканью юбки Софии.
– Вашему жениху видно, что я, возможно, мчу не на всех парах, – произнес Трепсвернон.
– Трепетно верен он, – тихонько выговорила София, вновь выглядывая в окно.
Фрэшем не снимал руки с плеча Трепсвернона.
– И что же это – простите, что перебил, – расскажите же мне, чем это вы двое сегодня занимались? Раньше? Вне Письмоводительской?
– Вы так его зовете? – София повернулась к Фрэшему. – То место, где вы ловите слова поэтов, как пауки, под стеклом? Письмоводительская.
Беседа сводилась теперь к парированию и касалась обманных выпадов. Любовь (сущ.), в теннисе – имя, даваемое, когда у любого игрока счет без геймов или очков. Этимология спорна, с представленными, однако умозрительными деривациями, включающими французское l’hublot oeuf, при этом яйцо напоминало нолик на табло с очками.
Трепсвернон попробовал перехватить взгляд Софии.
Трепсвернону не удалось перехватить взгляд Софии.
– Где же твой зонтик? – спросил Фрэшем. – Та маленькая смешная штуковина?
– Должно быть… наверное, забыла его в парке. Это была целая история – там была птица, и я стукнула вот этого твоего друга, а потом мы… – Фрэшем перебил ее, громко взгоготнув, и смех его тем самым сделался главным событием всей их беседы. Смеху Фрэшем был к лицу – от смеха он казался моложе. Держался он расслабленно, как тот, кто смеется – молодо – часто.
Трепсвернон осведомился у Софии:
– А ужасно болит? Возле глаза?
Она ощупала висок.
– Ни чуточки. Я совершенно об этом забыла.
– Мисс Сливковна скроена из материи прочней, чем я, – произнес Трепсвернон и понял, что эту реплику Фрэшем изрек бы с лихой откровенностью предложенной сигареты, а вот из уст Трепсвернона она прозвучала критикой или же так, словно он оценивает крупный рогатой скот. Он покраснел до корней волос. Потолок «Café l’Amphigouri» показался на фут ближе к его скальпу, а стены прогнулись внутрь. Он сосредоточился на металлических завитках у себя на чайной ложечке.
– Я тут подумал, – сказал ему Фрэшем, – что ты вообще-то примечательно проворен.
– Теренс… – произнесла София.
– Вчерашнее празднование, – продолжил Фрэшем, складывая руки на коленях и откидываясь на спинку. Лицо Трепсвернона рассматривал он пристально, а говорил так, словно делился с ним шуткой, но взгляд его был жёсток. – В хорошеньком же состоянии ты был, а? Хлюп-хлюп, глог-глог, буль-буль – судя по всему, я и забыл, какую жажду в моих коллегах может пробудить целый день выискивания слов в одной книге и выписывание их в другую.
И Трепсвернон тут же вернулся в клубную залу на празднование, вновь очутился средь папоротников в горшках и ржущих сотрудников – он говорил слишком уж близко к лицу Софии. Что же сказал он? Он взглянул на свои руки и заметил, что кисти сжались в кулаки – что он совершенно не намеревался делать.
– Быть может, сейчас уместно будет извиниться за мое поведение, – сказал чайной ложечке Трепсвернон. Отражение его воззрилось на него через весь стол, вспухшее и вверх тормашками. Пеликаньешеее. Он перевернул ложечку, но отраженье в реверсе ее стало крупнее, с выпяченным подбородком и выпученными глазами, еще жутче. София и Фрэшем внимательно смотрели на него. Всю жизнь не глядел никто, а теперь вот так. Он оттолкнул от себя ложечку – та ударилась о его чашку под странным укосом и остаток его чая выплеснулся на скатерть. Трепсвернон отодвинул со скрежетом стул, а от резкого звяка фарфора и металла прочие неангелические едоки замерли и обратили внимание на шум.
