Вот поэтому-то и хотя перед лексикографами стоит задача наводить порядок и сколько-то систематизировать, не могу не думать, что у многих время от времени должно случаться нечто вроде нервного срыва. Просматривая голубые каталожные карточки, я задавалась вопросом, знал ли мой маунтвизелирующий собеседник XIX века понятие нервный срыв (сущ.). Хотелось бы мне протянуть руку сквозь время и предложить его ему. Могло бы пригодиться.
К нашему удивлению, политика Пип в поиске любого слова, пусть даже отдаленно относящегося к кошкам, принесла дивиденды. Она занялась складыванием небольшой стопки карточек, в которых мы могли опознать маунтвизели, у дверного косяка, а потом в конверт.
– Ах ты скотина, – шипела она. – Только послушай, Мэллори: «шкурнина (сущ.), волосяной шар или вещество, разбрасываемое изо ртов лощавых зверей (СМ. ТАКЖЕ: кот)». Вот честно, мне кажется, тут он перегибает палку.
– Да вообще.
– Да вообще. А – вот еще хорошее: «пусь-вузькать (гл.). Неформальное – перемежающееся замешивание кошачьими лапами шерсти, одеял, колен и т. д.». Сюсюкает, значит, такой он сякой.
Не нравилось мне так думать о нашем неведомом маунвизельере. Я его предпочитала видеть кем-то нацеленным на хаос, на разрушение – тем, кого восторгает и мотивирует прокрадываться везде и смеяться последним. Если позволю проступить более нежному его портрету – рискую тем, что он может мне понравиться. Он, она, оно. Он. Скажем, он. По всей вероятности.
Мне вовсе не хотелось ему покровительствовать. Я не желала увлекаться тем, что многие словечки являли мелкие милые наблюдение, незначительности. Листая каталожные карточки, я поймала себя на том, что надеюсь: в них не определяется ничего совершенно ужасного или опасного. Не хотела я, чтоб такое подпало под его ответственность, – тот мир, который он придумывал определять. Прекрасно, если это означало, что его мир мал. Ему незачем были грандиозные заявки. Мне гораздо удобнее с теми, кто едва управляется с самым минимумом.
Мы продолжали разбирать, разгребать и расхлебывать каталожные карточки, выискивая следы того примечательного пера и любые другие подсказки. Мы менялись местами: кому сидеть на стуле, а кому стараться не упасть с подоконника – каждые полчаса и сравнивали, сколько маунтвизелей каждая из нас сумела отыскать. У меня оказывалось немного больше, чем у Пип, поскольку я быстрее засекала особый почерк, но она проворнее проверяла онлайн, не задокументированы ли эти слова еще где-либо в английском языке. Читая, Пип покусывала губу. Ее стоматолог как-то сказал ей, что во сне она скрежещет зубами – бруксизм, повторила мне она сквозь стиснутые челюсти в тот же вечер, похваляясь противным новым лексиконом. Стоматолог сказал ей, что если она и дальше будет так скрипеть зубами, те у нее сточатся до половины своего размера. Это встряхнуло – бессознательно – инстинкт самосохранения у нее в теле: с тех самых пор она старательно складывала губы между зубов и скрежетала ими. Рот как каландр и буфер.
– Считаешь, Дейвид будет доволен нашим уловом? – спросила она.
– Доволен, что сумеет их отсеять, конечно. – Я сложила воедино самые недавние из разоблаченных фиктивных статей, нарушив их алфавитный порядок.
скокстить (гл.), шаганье через две ступеньки за раз
прогностибление (сущ.), вера, возникающая при замечании аспектов чего-либо издали
претермиссиальный (прил.), свойство невыносимости, в особенности относящееся к молчанию
сливковнион (сущ.), дневная греза, кратко
– Кто б ни набрасывал это, он явно мыслил на буквы «С» и «П», – сказала Пип.
Мы продолжали просеивать.
– Чудной он человек, этот твой начальник, – немного погодя произнесла Пип. – Ты так не считаешь?
Я на нее цыкнула.
– Он в соседнем кабинете.
– Интересно было сегодня утром наложить лицо на имя. Я хорошенько его рассмотрела, пока он ел мороженое и ждал, когда полиция даст отбой.
– И что скажешь?
Она пожала плечами.
– То есть я понимаю, что это его страсть. Труд всей жизни. Но пытаться все это оцифровать – «Суонзби» ж не то чтоб когда-нибудь в самом деле заменил собой «ОАС» или «Британнику», правда? В смысле, «Суонзби» известен лишь тем, что не завершен. Что в нем ошибки и он слегка эксцентричен.
Я согласилась, но было ощущение, что своему месту работы я задолжала кое-какую презумпцию невиновности.
– У Дейвида есть цитата насчет ошибок, которую он любит твердить. Я тебе вот что скажу: я ее записала себе в телефон, чтобы приводить ему же, если ошибусь, когда буду помогать ему с цифровкой. – Я прокрутила и нашла. – Вот. Из Лжонсона. Это опечатка. Звучит так. Джонсон: «Любой другой автор может стремиться к похвале; лексикограф же может надеяться лишь на то, чтобы избежать упрека, и даже это отрицательное возмещенье покамест дадено было весьма немногим».
– Звонко, – сказала Пип, выслушав вполуха. – Но это не извиняет его за то, что подставил тебя под огонь с теми телефонными звонками.
– Всегда найдется тот, кто стремится все испортить, – ответила я.
– Недотягивает, – парировала она. И я поверила ей поверила ей поверила.
Я нашла еще одно фальшивое определение праздности, мечтаниям:
альнашаризировать (гл.), вынуждать себя фантазировать
а потом еще одно, чуть более циничное:
мамоносомниатить (гл.), мечтать, что деньги сделают все возможным
Мелкие выдержки проявляли состояние или расположение ума. Кратче анекдота, перегруженней мимолетной мысли.
– О чем ты думаешь, когда думаешь о словаре? – спросила я Пип на нашем первом настоящем свидании. Неуклюжая то была фраза. Вообще стоял вечер робостей и неуклюжих подкатов, исполненных надежд.
Помню, она потерла себе ухо, и я подумала, что это любезно с ее стороны не спеша отвечать на такой тупой вопрос. Не то чтоб и у меня имелся на него годный ответ. А она откашлялась, подняла кулак, как бы пародируя позу с микрофоном, и своим жутким певческим голосом выдала трель, изобразив хит Синатры «Чудесней всяких слов»
[13], – и я помню, как она подмигнула, и напряжения у меня под горлом растаяло на двенадцать ледников, а поглубже, в каком-то новом желании развилась за столом в садике паба некая своя шкала Бринелля, и да, каждый цветочек в висячих корзинках «Красного льва» с тем же успехом мог сменить в тот миг свои рыльца на медные трубы, а лепестки на трещотки, и было это прекрасно – сидеть с ней, думать о разнице между «встречей» и «свиданием», а она по-прежнему пела в тот миг, и ум у меня забегал вперед себя, и я помню, что знала: мне следует сосредоточиться, хватить пялиться на ее рот зачем бы то ни было, кроме очень точного или определенного слушания, а то, что она подмигнула, могло оказаться ошибкой или тиком, и я улыбалась, пока она фальшивила.
