– Совершенно ничего.
– Спрашиваю лишь потому, что у меня и так задержка еще и со свингеурисом и сванисом, и, похоже, меня впереди ожидает довольно-таки рехнутая пара недель. – Билефелд перехватил взгляд Трепсвернона. – Но послушай-ка, что же с тобой-то произошло? У тебя такой вид, словно ты с вулканом на кулачках дрался. И это что, чернила у тебя на рубашке? – Он похлопал Трепсвернона по груди. Та пыхнула кирпичною пылью. – Тебе надо… тебе вызвать врача или что-нибудь в этом роде?
– У меня все прекрасно, – ответил Трепсвернон. – Был несчастный случай – не имеет значения, я так думаю. Просто оставил здесь кое-какую работу, которую нужно доделать, а потом я отправлюсь прямиком в постель.
Билефелд осмотрел его.
– У тебя мешки под глазами, в которых я могу авторучки носить. Для нашего завтрашнего снимка сотрудников ты выглядишь отвратительно.
– Ох, боже правый.
– Но ты вполне уверен, что обязан тут быть? Я б остался с тобой, но… – Билефелд показал на свою конторку, все бумаги на ней аккуратно сложены перед его уходом, ждет и регламентированный портфель «Суонзби». Билефелд попытался изобразить виноватую улыбку. – Уже совсем собрался уходить, знаешь ли. И билеты на балет куплены.
Трепсвернон смахнул с уха пыль.
– Я здесь лишь потому, что почти весь день меня не было. Подчищаю кое-какие хвосты. – Он жутко улыбнулся. Билефелд словно бы ничего не заметил.
– Фрэшем упоминал, что столкнулся с тобой, когда ты обедал чаем с тортами, – произнес он и склонил лицо ко Трепсвернону убедиться, воспоследует ли отчет. Трепсвернон глаз не отводил. Ему было интересно, унюхает ли Билефелд на нем живительный дух трактирного алкоголя. – С его невестой! – вскричал Билефелд, рассмеялся и снова хлопнул дружественной рукой Трепсвернона по плечу. – Ну, – продолжал он, подходя к своей конторке и собирая вещи, – если ты уверен. Только если ты не… Я имею в виду, смотришься ты так, будто тебя сбило омнибусом. Вечно каряб-каряб-каряб, э, мистер Гиббон? – и все такое
[14]. Смотри не перетрудись.
– Стремлюсь этого избежать. – Трепсвернон проводил взглядом медленно удалявшегося Билефелда. Тот по пути остановился погладить какого-то кота Суонзби и промычал несколько тактов из Чайковского. Кот избегнул его руки. Трепсвернону стало интересно, что за байку Билефелд сочиняет обо всем этом деле для своих сослуживцев.
Трепсвернона в Письмоводительской зале оставили в покое.
Он подошел к собственной конторке и по привычке потянулся к авторучке в привычном кармане сюртука. Вытащил новую, купленную ему Софией.
Покрутил ее в пальцах. Два сонных котенка Суонзби свернулись на соседствующем бюро и оба медленно и согласно повернули головы, наблюдая за тем, как ручка вертится взад-вперед у него в пальцах. Трепсвернон помахал пером ради их развлечения, пока они, казалось, не утратили всякий интерес. Поле зрения его поглотила и смешала разинутой пастью усталость, он залез в портфель и разместил на конторке свои праздно накаляканные, фиктивные словарные статьи. Его маленькие отвлеченья, его планы саботажа и насмешки. Он потер глаза и вновь увидел, как у краев его зрения рычит странный, взрывной, неопределимый цвет.
Греза наяву с оттенком гнева стала тайною надеждой. Воображенье его преткнулось и слегка разогналось, когда он оглядел ячеи, заполненные статьями, готовыми к верстке. Авторучка казалась изощренным бременем у него в руке. Он пролистнул свои заметки к накарябанным ложным определениям. Почерк его в них выглядел гораздо более расслабленным, нежели вынужденный исполнять официальный долг. Трепсвернон вновь перевел взгляд от этих тайных, глупых слов на ячеи «Суонзби-Хауса». Под ногти забилась сажа, виднелись следы крови. Мысль стала ясной и чистой: потребуется лишь несколько маленьких росчерков пера, дабы перенести эти каракули черновиков на официальные голубые каталожные карточки – и он тогда сможет уснастить словарь ложными статьями. Их тысячи – кукушата-в-гнезде, слова-подменыши, легко пропускаемые ошибки. Трепсвернону под силу было определить части мира, видимые лишь ему одному – или за каковые лишь он один ощущал ответственность. Он мог держать в руках целую вселенную новых значений, сокровенных побед и горних новых истин – все они спрятаны в напечатанных страницах, когда б только словарь ни был окончен и (нелепая мысль!) его слова на печати сумеют отыскать другие люди. Он никогда не будет известен как поэт или государственный деятель, никогда не станет кем бы то ни было вообще – но если виденье проф. Герольфа Суонзби для «Нового энциклопедического словаря Суонзби» окажется когда-либо достижимо, Трепсвернон воображал собственные слова и мысли на каждой книжной полке по всей стране.
К его конторке подошел один из котов Титей. Трепсвернон не был уверен, тот ли он самый, что днем замарал ему рубашку. Машинально прикрыл локтем свою работу, защищая ее даже от любопытного взгляда кота.
С ним будут сверяться. Его слова могут оказаться чьими-нибудь первыми словами – или же последними. А если он поведет себя умно, отследить их до источника возникновения – до Трепсвернона – никак не удастся. Есть наконец-то хоть какая-то ценность в его анонимности: даже если какому-нибудь бедному конторщику или типографскому мальчику для битья поручат выполоть эти статьи, Трепсвернона уже давно не будет. Он подумал об этой фигуре, какая откроет его сокровенные слова и определенья через – сколько, гадал он, – пять лет? Десять? Сотню? Станут ли его презирать или будут ему аплодировать?
Трепсвернон пристукнул ручкой Софии по стеклу своей чернильницы.
трепсверность (сущ.), ценность праздного занятия
расчепушать (гл.), разъяснять белиберду, устранять сумбур или невнятность
Трепсвернон сунул голубые каталожные карточки в существующую завершенную колоду у себя на конторке. Во рту у него пересохло. Частный бунт, ложь без жертвы – каковы вообще чьи бы то ни было притязанья на истину? Каково право на определение слова? Некоторый след его мыслей, переживший его, будет не так уж и плох. Он сумеет жить вечно.
А эта мысль откуда взялась?
Лицо его еще раз склонилось в стеклянистом отраженье уже не нужной ему чернильницы. Оно распухло от недосыпа.
Трепсвернон подумал о Софии и тех словах, каких никогда при ней не произнесет. Подумал о Фрэшеме – и тех словах, какие у него имелись для чувствования этих мыслей. Подумал о неописуемом цвете взрыва и о том, как ощутил его в самых своих костях.
Трепсвернон снова потянулся к серебряной ручке.
Слова разматывались из него. Этимологии предлагали себя созвездьями мыслей и догадок.
абантина (сущ.), переменчивость
паракмастикон (сущ.), тот, кто выискивает истину через вероломство во время кризиса
