Вы когда-нибудь слыхали слово Spinnbarkeit? Я – нет. Почему же у всех нас не было под рукой этих слов? Кто складировал их про запас?
– У них есть статья на причудницу, – сказала Пип, отрываясь от своей словарной страницы. – Но ах – «Устаревшее». Бедное слово вымерло.
Устаревание само по себе было еще одним прекрасным словом для ничегония. Засекреть его на себе и перласкрипи зубами, новым своим лексиконом.
Зазвонил мой конторский телефон, и я инстинктивно подскочила – у Пип не было того же павловского отклика на этот звук. Трель отрикошетила от поверхностей кабинета.
– Не… – произнесла я, но без толку. Пип уже стояла рядом с аппаратом, рука на трубке, и поднимала ее к лицу.
– Алло, – сказала она с такой бодростью, что предназначалась целиком и полностью мне. Последовало лишь легкое сомнение, когда она импровизировала, что ей следует говорить. – Кабинет Мэллори на проводе?
Я смотрела, как меняется выражение ее лица. Ей не хотелось, чтобы я заметила ее озабоченность, поэтому она выгнулась всем телом прочь от меня, как будто плечо ей вывернуло скользящим ударом.
* * *
Я хотела спросить, мистификатор ли это звонит. Хотела сказать, чтобы она положила трубку, и ощутила, как срабатывает во мне защитный механизм. Это моя головная боль, не ее. Он грозил мне, был моей причиной просыпаться от стука сердца в горле и ужасом, щиплющим меня за гортань. А ей полагалось рисовать каракули у себя на руках или петь в саду паба, или обнимать меня: этот карикатурный голос и его злоба не должны ее касаться. Его словам полагается остановиться в дюйме от ее ушей и увянуть в воздухе.
Я осознала, что у меня нет слов для того, на что я способна, лишь бы ее оберечь.
Т – тартюф (сущ.)
Трепсвернон спустился в цоколь под Письмоводительской в скрипучей клетке лифта. Помещенья сии он видел мельком и лишь раз – насколько ему было известно, то оставалась нетронутая, несуетная часть здания, уединенная и отгороженная до тех пор, пока не станет готово к печати первое издание словаря. Здесь полно было сырости и теней, стремительных топотков странных незримых неназываемых существ вдоль готовых к работе печатных станков. Спускаясь, Трепсвернон чиркнул спичкой и во вспышке света увидел девственные прессы, ждавшие во тьме. Он бы не мог ни назвать детали этих машин, ни сказать, для его они нужны: выглядели они в темноте сгорбившимися и зализанными – и отчего-то с распахнутыми пастями. Воздух смердел металлом: предвкус пара и чернильного пота грядущей печати, когда б ни был готов «Новый энциклопедический словарь Суонзби» скатиться с этих прессов том за томом, слово за словом.
Что-то проскочило ему по ступне, и Трепсвернон вжался обратно в лифт. Какова польза от всех этих котов, если под половицами ерзает целый бурлеск мышей. Однако то, что, как он считал, достигало его слуха в зале Письмоводительской, было не каким-то грызуном да и не просто лязгом расширяющихся труб или выгибающимися половицами. Трепсвернон шагнул в сумрак и чиркнул еще одной спичкой, когда из-за ближайшего печатного станка донесся очередной приглумнумношенный смешок. Трепсвернон свернул за угол и опустил взгляд. В свете опущенной спички завозилась, пытаясь прикрыться, женщина – откатилась и нырнула за груду коробок в тенях. И при этом еще разок хихикнула.
У Фрэшема же подобных угрызений совести не наблюдалось. Одет он был лишь в сорочку и носки, все расстегнуто и энциклопедично. Трепсвернон описал спичкой дугу и увидел, что его сослуживец одалискою возлежит на полу, опираясь на локоть, сюртук свой подстеливши, как одеяло.
Фрэшем простер к нему руки:
– Шепчущий пришепетун! – Казалось, его не смущает либо же он в искреннем восторге от того, что его застали, либо от смущенья своего компаньона. – Дружище, низойди ж и приобщись!
Всегда ходили слухи о том, что Фрэшем и его друзья позволяют себе. Позволяют себе – ум Трепсвернона стал жеманен и покрылся рюшами эвфемизмов. Слыхал он во множестве бормотанья сплетен о шалостях Фрэшема – поговаривали о похвальбе распутством, похотливых замечаньях и ведении подсчетов. До Трепсвернона доходила эта болтовня, потому что люди разговаривали в Письмоводительской через его голову, и невозможно было не просеивать зольники и бермы таких разговоров. Он всегда предполагал, что эти истории о свиданьях и встречах – просто развязность и хвастовство, либо же, если и впрямь подлинны, то происходят они в сводчатых гостиницах или переулках Уайтчепела. Но разумеется же, было это не в стиле Фрэшема – конечно же, он бы устроил свой собственный бордель прямо в Письмоводительской, как только все разойдутся по домам. Саднила мысль, что даже сокровенная и неожиданная, непристойная роскошь Суонзби-Хауса после службы отнята у него, Трепсвернона, в тот же самый вечер, когда он ею воспользовался. Теренс Кловис Фрэшем был здесь под половицами все это время, сопел и уестествлял, и делал то, что у него получается лучше всего, не заботясь ни о чем более на свете.
Трепсвернон повернулся уходить. Пока спичка догорала, он вновь заметил женщину, ускользнувшую к другой стороне комнаты. Прикрывалась она не обязательно от Фрэшема – а от обнаружения. Пока спичка догорала, Трепсвернон успел признать белые, как соль, волосы.
– Полагаю, у вас все в порядке, мисс Коттинэм, – произнес он. Та прицыкнула языком и подтянула себе к подбородку какой-то предмет одеянья.
– Не совсем, – сказал Фрэшем, улыбнувшись из-под усов так, что зубы блеснули на свету, – ты ее смущаешь. Выпьешь?
Раздалось тффт пламени – то Фрэшем зажег лампу рядом с собой. Явила она стол с открытой бутылкой на нем и двумя бокалами. Двинувшись вперед, Трепсвернон слегка запнулся об одежду, разбросанную по полу. Мост мост мост. Голова у него раскалывалась.
– С вами все в порядке, мисс Коттинэм?
– В полнейшем, – донесся ответ, резкий и настороженный. Фрэшем расхохотался.
– Я бы сказал «прошу садиться», но, вероятно, твое общество не будет сейчас вполне оценено. Быть может, в другой раз.
– До завтра, Фрэшем. – Трепсвернон направился к лестнице.
– Никогда не устану от того, как ты произносишь мою фамилию, дорогой Трепсвернон. Фрэфф’м. Я у тебя получаюсь по звуку положительно шипучим.
Трепсвернон услышал приглушенный смешок мисс Коттинэм.
– Оставь его в покое, – укоризненно произнесла она, но сама смеяться не перестала.
Фрэшем продолжал:
– Выглядишь ты совершенно смехотворно – как будто воевал с живой изгородью. – Трепсвернон вновь сдвинулся с места, но Фрэшем опять окликнул его: – Совсем истаскан – рехнутая работенка, старик, рехнутая. И подумать, что лишь из-за моего маленького розыгрыша ты отправился на эту Ха-Ха-роуд. Ты же простишь меня, верно? – Трепсвернон не ответил ничего. Фрэшем, казалось, этого даже не заметил. – Особенно после того, как ты тягался умами с той пташкой. И я должен сказать, мне удивительно, что ты до сих пор в здании: с чего бы это, как ты считаешь, дорогуша? – Вопрос этот был адресован мисс Коттинэм. – Горбатишься сверхурочно? Решаешь собственные личные задачки? – И Фрэшем воздел руку и обвел ею полуподземное помещение, каковое занимал, свое маленькое царство.
