Ровно в час из своего кабинета вынырнул проф. Герольф и обратился ко всем с галереи над Письмоводительскою залой. Стоял ровно над часами, борода каскадом ниспадала за перила, а он тоном директора школы объявлял, что во дворе уже готов фотограф.
– Господам нет нужды надевать шляпы, – провозгласил он, – пускай мозги немножко остынут.
Сестры Коттинэм переглянулись и оставили свои головные уборы – пусть надежно покрывают их белые и черные волосы. Мост мост мост. Засим последовал запинчивый скрежет стульев по половицам и глуховатый перезвяк закрываемых крышек чернильниц: все принялись выпрастывать манжеты, приглаживать волосы и чинно покидать Письмоводительскую, одна колонна за другой.
В попытках согреться служащие Суонзби трусцой бегали по двору. Трепсвернон заметил, что Апплтон по этому случаю купил себе новую часовую цепочку, а Билефелд начистил ботинки и разделил волосы на иной пробор. Все увлеченно оглаживали усы и расправляли плечи, становясь стройнее и выше, нежели когда бы то ни было в Письмоводительской. Плечи лексикографов привыкли к тому, чтобы горбиться над конторками. Всех выстроили по росту и разместили перед камерой у стены Суонзби-Хауса. Трепсвернон заметил, что, невзирая на Герольфово руководство, Фрэшем все время пробирался в центр композиции снимка с уверенностью человека, вынужденного делать это некой неотвратимою силой: выражение лица Фрэшема не колебалось, и он не произносил ни слова, но сослуживцы его расступались, дабы он мог пройти. Не так гладко получалось жучиное копошенье локтей Глоссопа в кильватерной струе Фрэшема, дабы стояли они вместе.
– Прошу прощенья! – С таким своеволием фотограф не смирился. – Маленький мужчина! Да, вы, зеленый платок! Обратно в первый ряд, будьте так добры!
У фотографа был громовой, величественный голос, коему Глоссоп не мог не повиноваться. Трепсвернон такому голосу завидовал. Фотограф принялся хлопотать за камерой с накидкою и треногой. На собравшуюся массу лексикографов он взирал с явным пренебреженьем. Во всю свою начальственную силу легких, багровея лицом, он объяснил, что только что явился сюда после другой назначенной встречи – с особенно буйной футбольной командой из Кеннингтона, поэтому он просто не в настроении ни для каких балаганов или мельтешенья. Все сотрудники Суонзби опустили очи долу, переминались с ноги на ногу и тянули себя за воротнички.
Проф. Суонзби, человек разумный, постарался разрядить обстановку, интересуясь названиями различных деталей и процессов, требуемых фотоаппаратом («Хлористый калий, подумать только!»). Примирительное воздействие это произвело, и напряжение между фотографом и его натурщиками разрядилось. Сотрудники Суонзби зашаркали ногами, а фотограф сунул голову под темную материю накидки. За треногой своего аппарата он преобразился в новое, покатоплечее существо, стеклянистого циклопа с концертинным рылом.
– Когда вполне приготовитесь…
У Трепсвернона затекла шея, а во рту пересохло. Чужое внимание он и вообще переносил плоховато – а тут было почти так же скверно, как его встречи с д-ром Рошфортом-Смитом. Он позволил своему пристальному взгляду чуть сместиться в сторону Фрэшема. Разглядел четкие, чистые линии покроя Фрэшемова костюма, яркость его воротничка, плечи теннисиста и вообразил у него на лице такую обольстительную, обольстительную, обольстительнейшую улыбку.
– Следите за птичкой! – произнес фотограф. Порошок вспышки полыхнул жарко и ярко, отброшенный от кирпичной стены двора – краткий, неописуемый, ужасный и знакомый цвет.
Над ними было мгновенье – крохотное, незначительное, но его хватило, дабы привлечь внимание Трепсвернона. Какой-то шелест в плюще, быть может, или кто-то открыл окно? Трепсвернон глянул вверх, на окна Суонзби-Хауса. Сморгнул.
Обрамленное в окне, ясно и бело в темноте позади лицо Софии Сливковны взирало сверху на собравшееся во дворе общество. Выглядела она спокойно, царственно, так же расслабленно, как зрительница, глядящая из своей ложи в опере.
То не была игра его воображенья: даже на таком расстоянии Трепсвернон мог определить, что, поднеся палец к губам, смотрит она прямо на него.
Ш – штукарь (сущ.)
Пожарная тревога ревела так громко, что у меня заболели зубы – от такого звука каждый нейрон вскакивает и умоляет, и заставляет ударную волну пениться в деснах.
– Пип?
Я выронила телефонную трубку, схватила конверт с ложными словами и кинулась к двери кабинета. Глаза у меня зачесались, когда я оказалась в вестибюле. В коридоре у меня затуманилось зрение, как будто стены, балюстрады и плинтусы потекли, нестойкие на линии моего взгляда. Я попробовала сосредоточиться, и мимо моих лодыжек просквозил знакомый призрак. Кот Тить – таким быстрым я не видела его никогда – мелькнул полосками вниз по лестнице и скрылся из виду.
Вестибюль заполнялся дымом.
Сердце у меня допплировало. Сверху донесся приглушенный лязг, как будто что-то упало на пол, а затем – звук кренящегося дерева, скрежет металла или камня. Расстояние до лестницы я преодолела с рекордной скоростью, перила были выглажены за прошедший век руками лексикографов, и взбежала на нехоженые верхние этажи. Чуть дальше по коридору была приоткрыта дверь, и я ринулась к ней. Вспоминаю теперь этот миг: в воздухе пахло какой-то химической гарью – но это, возможно, ум так финтит. Я подбежала к двери, увидела, как кремовыми тучками у косяков завивается дым, и ввалилась внутрь.
Дым в комнате был густ, и борющиеся фигуры, что я там обнаружила, казались будто бы в тумане: сперва мне удалось различить темноватые углы их локтей и коленей. Обе фигуры кашляли. Кашель Пип я б могла узнать и за тысячу метров – вероятно, таков еще один способ определить любовь, – и я двинулась к ней, зовя по имени. Словно заблеяла. Пропорции содержимого этой комнаты были неясны и невозможны, преобразовались в горькие облака и тени, подробности никак не разглядеть. Спотыкаясь вперед и зовя Пип, бедром я столкнулась с конторкой или столом – или с призраком.
– Я здесь! – сказала Пип. – Попался!
И я оказалась рядом, кашляя с нею дуэтом, протянула руки и поймала ее за плечо, а следом – какую-то неведомую ткань, чужое плечо под нею, в дыму. Все было серым, жарким, сплошь углы, у наших ног набрызг разбитого стекла. Я вновь протерла глаза, сосредоточилась на полу и увидела остатки небольшого пылающего пакета с проводками. Он вонял и чпокал, из него валило все больше дыма, и мужчина – Дейвид, узнала я его по росту и движениям с такого близкого расстояния – все топал и топал, и пытался стряхнуть со своего локтя Пип, а сам пытался затоптать сверток.
Он произносил, шипя, отчаянно:
– Черт-черт-черт…
Этот голос без робота-маскировщика: я бы различила его из миллиона.
У нас над головами раздался трескучий рев, и все мы извернулись и уставились в туман над нами. Дым там был гуще всего, и мы увидели, как вверх по углу комнаты и к потолочным панелям взбегает ужасная линия огня. Желтая, красная и абрикосовая, алая, бурая, вермильонная, вотяцкая, гессонитовая, дынная, золотистая, имбирная, календульная, каштановая, киноварная, коралловая, ксантосидеритовая, латунная, лахарическая, мандаринная, мармеладная, медная, медовая, мимолетовая, морковная, орангутановая, охристая, паприкашевая, песчаная, пламенеющая, позлащенная, ржавая, рубединозная, рудая, румяная, рыжая, сангинная, смуглая, спессартиновая, тигровая, тициановая, тлеющая, топазовая, тыквенная, хняная, цитрусовая, шафранная, янтарная…
