– Черт, черт, черт. – Вновь голос Дейвида прямо у меня в ухе. В одном ритме с раскатами пожарной тревоги. При его словах я споткнулась об плюющийся дымом пакет, схватилась за руку Пип, чтобы устоять на ногах.
Рев оранжевого у нас над головами внезапно обрел новую заглатывающую силу, и мы втроем отшатнулись назад. Весь потолок вдруг обволокся рябью пламени, и его жар скользнул мне по черепу.
Рука Пип оказалась у меня на воротнике, Пип кричала и тянула Дейвида за рукав. Кто знает, что за инстинкт вспыхнул в ней, продиктовал ей движения и вынудил двигаться вперед, но она выпихнула нас обоих, лепечущих суонзбиатов, из заполненной дымом и заполняющейся огнем комнаты, швырнула вниз по лестнице ровно в тот миг, когда балка – или ригель, или архитрав – в шипении и грохоте каменной кладки рухнула наземь.
Мы скатились по ступеням и неуклюже воздвиглись на ноги. Бессловесная давящаяся куча-мала, сгребли мы друг дружку в охапку и опрометью побежали к парадным дверям и наружу, в вечерний воздух.
Э – экс (прист.)
Пока фотограф разбирал свой аппарат, а лексикографы поздравляли друг друга с тем, что простояли вот эдак бездвижно так долго и столь чинно, Трепсвернон с извинениями протолкался сквозь них и ускользнул внутрь. Никто не обратил внимания на его уход. Он проскакал через две ступеньки наверх, удивляя кото-Титей налево и направо так, что целым их косякам приходилось опрометью разбегаться у него из-под ног. Он ускорял шаги и огибал углы площадок. Слегка запыхавшись, Трепсвернон в уме рассчитывал план здания, стараясь сопоставить его конструкцию с замеченным очерком лица Софии в окне верхнего этажа. Это значит сворачивать влево или вправо? Достигнувши второго этажа, он на миг помедлил и оперся о балюстраду, стараясь отдышаться.
– Алло?
Посреди коридора стояла София – сплошь яркость оранжевых юбок и белой блузки. Трепсвернон приблизился, сдерживая шаг, дабы не казаться чересчур рьяным. Вдоль всего коридора по обеим сторонам тянулись стеллажи, толстые и грузные от монографий лингвистов и ученых мужей; проходы сии казались гораздо темней, нежели Письмоводительская внизу. София стояла, возложив одну руку в перчатке на книжные корешки. Когда он сделал шаг вперед, она ему улыбнулась. Прическу ее увенчивал небольшой ток, сдвинутый к затылку. Украшена шляпка была вышивкой львиного зева и приколотым пером.
Из чистой привычки шепелявость вновь проелозила у него меж губ.
– Мисс Сливковна, – произнес Трепсвернон. Он взял ее за руку и слегка поклонился, что, должно быть, показалось лихорадочным содроганьем. – «Новый энциклопедический словарь Суонзби» недостоин.
София выглядела сияющей, лучистой, какой там самый прекрасный синоним можно подобрать к слову зардевшейся.
– Вы здесь повидать мистера Фрэшема, – продолжал Трепсвернон, очевидно не в силах снести молчанье между ними. Утвержденье ненужным хламом стыло в воздухе.
– Нет-нет. – Тон ее был легок, смутен, чуточку отсутствующ, несмотря на теплоту ее улыбки. Пока Трепсвернон приближался, дюймы меж ними слабо пробирало спиртным. Это было неожиданно – на какую-то дикую секунду ему подумалось, не сам ли он пахнет выпивкой.
Она обратила к нему сияющие глаза и чуть моргнула, словно бы просыпаясь.
– Восхитительно видеть вас вновь! Как вам новая ручка? – Любуясь им, она смахнула незримую пылинку у него с плеча. Трепсвернону приятна была перемена в ее манере держаться и ее внимание. – Примите мои искренние извиненья за то, что я отвлекла вас с пьедестала внизу, – продолжала она. – Ну не ловко ль вы там смотрелись? Когда не подстерегаете пеликанов, вы просто загляденье.
– Принимаю это как комплимент от человека, пыряющего их в шею.
– В хирургических целях.
– Именно что. – Большим пальцем он ткнул вниз. – И я был рад оттуда сбежать. Вы провели здесь все утро? – Мысль эта казалась нелепой – словно не ведать, что Бог или Дьявол пристально наблюдают за тобой, увлеченным трудами.
– Я пришла минут десять назад – все, похоже, были заняты, поэтому я решила удовлетворить свое любопытство об этом месте. – Она обвела коридор рукою. – Теренс рассказывал мне о кошках, но я и вообразить себе не могла столько их табунов.
– Обществ. У кошек не бывает табунов.
– Но сгонять вместе же их можно, правда?
– Это пока не моя забота, и я не знаток. Мне жаль, что никто не встретил вас у дверей… – Но София не слушала – она двинулась вдоль стеллажей, рассеянно трогая книги. Идя, она вела пальцем по корешкам. Не заметила этого, но под легким углом зацепила одну книжную рубашку и бумага надорвалась.
Трепсвернон нагнал ее и подстроил свой шаг к ее. Он не знал этих коридоров во втором этаже Суонзби-Хауса. Предполагал, что проф. Суонзби использует их, решая деловые вопросы составления словаря: справочники и источники заменены здесь на гроссбухи и бухгалтерию, столы же нужны для составленья призывов к публике подавать в редакцию слова и их определения для вящего блага.
София произнесла:
– Я очень надеюсь, никто не будет против того, что я устроила здесь себе небольшую экскурсию, пока все вы были заняты внизу.
– Могу я спросить, как вам понравилось?
– Та главная зала поистине весьма необычайна. Произвела на меня огромное впечатление! Вот так фабрика.
Трепсвернона кольнуло ревностью: сам он свежим взглядом увидеть ничего этого не мог. Вообразил, как София ходит между конторок – мимо его конторки! – в опустевшей зале, как путешественница, от которой не требуется ни быть чем бы то ни было занятой, ни даже выглядеть занятой, как здешняя служащая, от кого могут этого потребовать ее занятия. Трепсвернон представил, как сам проходит через эту залу и при этом занят лишь досугом и развлеченьем. Для него зала теперь слишком уж прочно связалась со службой, коя в ней выполнялась, она была синонимом затекшей шеи и мозолей на среднем пальце, натертых от многих лет писания. Никакие головные боли – мост мост мост – от перепроверки источников, вероятнее всего, не мучили ум Софии, когда шла она сквозь самую сердцевину «Суонзби-Хауса», – и никаких ей попутных мыслей о бумажных порезах, никаких шмыганий Апплтонова носа. Она-то могла ходить как ей было угодно и относиться к Письмоводительской так, словно вступила в монастырь или галерею, смотря по настроению, в грот или склеп, а не в словарь, создаваемый тяжким трудом. Он воображал, как София протягивает палец к какой-нибудь полке с ячеями на стене Письмоводительской, касается их бледно-голубых каталожных карточек, и все это предприятие, его мощь, потрясает ее.
Даже в такой грезе наяву это бы не слилось в образ – он представил себе, как она отдергивает палец, будто ошпарившись.
София произнесла:
– Мы с Теренсом вчера прогулялись по музею после нашего освежающего тет-а-тета в кафе. Ему ужасно было от того, что он вас так отправил, знаете. Теренсу далеко не безразличен этот благословенный словарь, и я по правде считаю, что он этого делается чуточку бесчеловечен. Но еще он сказал, что снова случайно наткнулся на вас вечером в Письмоводительской, и я очень надеюсь, что он извинился, – вас вынуждают трудиться здесь круглосуточно, должна заметить.
