Определенно невозможно было, однако, не обращать внимания на грани фактов – благодаря неистовству отчетов в прессе и статей онлайн. Началось все в сам вечер пожара: в редакционных комментариях рассуждали о том, что же случилось в Печальные Последние Дни Некогда Великой Британской Институции – «Словаря Суонзби». Там мои спокойные, скучные дни в редакции внезапно преобразились в нечто гораздо более театральное и внушительное. Я заметила, что все напечатанные изображения Дейвида Суонзби за это время перед публикацией слегка редактировались: фильтры или цветонасыщенность самую малость подкручивались так, чтобы становились в высшей степени преувеличены любая различимая неровность редакторова лица, любой намек на хмурость или сердитость. При пожаре, помню, он стоял на тротуаре SW1H тихо и безучастно, глядел вверх на Суонзби-Хаус и гладил кота. Портреты же его, сделанные в тот вечер и напечатанные на газетной бумаге, бесспорно навевали мысли о Винсенте Прайсе или Кристофере Ли.
Еще я заметила, что некоторое количество снимков того вечера усердно отфотошоплены перед публикацией: из выреза его джемпера убрали кошачьи уши. Необъяснимое заполировано, незначительное выглажено так, чтобы не слишком отвлекать от главного.
Но все же что именно произошло?
Можно обратиться к опубликованным отчетам. В прессе историю представили так: наследник истощившегося, ныне смехотворного и незаслуженного наследства, а от памяти о семье и от самого имени ее не осталось камня на камне, Дейвид Суонзби спятил от финансовой нестабильности и стыда за свое безрассудство – словарь. Любые вымышленные и полные слухов таблоидные рассказы о том, что произошло в тот вечер, оказываются вполне развлекательным чтивом, если разложить страницы и отсеять «утки». Особо распространены в них слова вроде подло, неумело, мошенничать, уловка и мистификация. Помню один заголовок даже как-то обыгрывал шуточку «НЕ ВПОЛНЕ БЕЗОБИДНОЕ ЗАНУДСТВО»
[15] над портретом Дейвида, сидящего в полицейской машине с озадаченным видом. Примерно неделю публиковали сюжет о том, что «Словарь Суонзби» – «национальное достояние» (СМ. ТАКЖЕ: эксцентричный, курьезный, едва сносный) – столкнулся с такими экономическими трудностями и существовал с таким минимальным персоналом, что его последний редактор попытался устроить страховое мошенничество эпических, огнеопасных пропорций.
Если верить подобным сообщениям и вполне в духе печально известной редакционной неподкупности «Суонзби», план этот был чрезмерно усложнен и обезоруживающе, старомодно нелеп. Дейвид Суонзби выступал как бомбист-мистификатор и разнообразно угрожал словарю. Ему хотелось выпотрошить здание, снести его и сделать настолько бесполезным, чтобы заполучить себе крупный страховой чек – а вина ляжет на анонимных заблудших психопатов. Никакого вреда в этом нет уж точно! – и само имя Суонзби не останется посмешищем. Не останется камня на камне – это да, но все ж от него не отлипнет хоть какая-то избитая и благородная честь. Так, излагало повествование, словарь не усохнет попросту в общественном сознании, чего больше всего боялся Дейвид. Уйти, хлопнув дверью. Выглядело так, будто он надеялся, что ему все это сойдет с рук. Он считал, что его признают верховным скорбящим сенешалем, оставшимся до самого конца, когда некогда яркий свет погасили столь жестоко.
Такой известности не купишь за деньги.
Конечно, меня тоже призвали сказать свое слово и – своими словами – выразить все и объяснить, что я пережила в «Суонзби». Подозревала ли я когда-нибудь, что за угрозами минирования стоит Дейвид? Считаю ли я, что таков был его план с самого начала, – или то был просто неудавшийся розыгрыш? Как ему удавалось прятаться у всех на виду? Пип задавали те же самые вопросы, хотя тоном более прокурорским, нежели исследовательским: ей не полагалось быть в здании, у нее не было доступа к его помещениям, в чем же тогда дело? Но едва Дейвид Суонзби во всем признался, все эти допросы из наших жизней улетучились.
Мы с Пип читали репортажи, не веря своим глазам, заинтригованные. Люди, едва знавшие нас, не жалели времени напомнить себе о том, сколько нас во всем этом участвовало. До пожара при упоминании о «Словаре Суонзби» речь заходила о незавершенных грандиозных проектах и Потерянном Поколении; нынче все они начинались с подмигиваний и намеков на страховку. Я изо всех сил старалась развеять эту догадку всякий раз, когда со мною связывались журналисты, или же подслушивала беседы в кафе у Пип, но факт то был новый, смачный, превосходный. С вечера пожара так утверждалось в статье Википедии, посвященной «Словарю», и эта часть стала самым крупным ее разделом с самым большим количеством сносок. Вся остальная история словаря померкла.
Насколько мне известно, ни одна газета даже не заикнулась ни о маунтвизелях, ни о том, что «Словарь Суонзби» заражен ложными словами. Надеюсь, Дейвид считает это победой – или хотя бы слабым утешением.
Много лет потом, стоило прочесть об этом – как его следует называть: делом? эпизодом? какое слово здесь уместнее всего? – казалось, что во мне роится путаница вопросительных знаков. Я не могла ничего с собой поделать – прочесывала все до единой статьи, чтобы убедиться, есть ли в них упоминания обо мне. Ни одного. Никому нет дела до безымянного наемного личного секретаря, когда весь сюжет построен вокруг эдакого неуклюжего карикатурного негодяя. Вероятно, я могла бы стать миленькой сноской или же сыграть вызывающую сочувствие роль наивной простофили в хитроумном плане, пошедшем псу под хвост. То, что я отбивала эти все телефонные «угрозы», конечно, входило в замысел. Мое существование означало, что Дейвид мог предоставить страховщикам достаточно улик того, что велась нечистая игра.
– Из тебя получилась бы чудесная простофиля, – сказала Пип, когда я озвучила ей эту мысль. – Мой любимый прихвостень.
Мы научились об этом смеяться – друг ради дружки.
Правда же здесь такова: мне нравился Дейвид Суонзби. Он был милым человеком, который любил слова и играл в шахматы с призраками.
Правда такова: я терпеть не могу, что сюжет этот превратился в историю о Дейвиде – человеке, который всю свою жизнь посвятил тому, чтобы аккуратно увязывать все так, чтобы он сам мог все контролировать, конденсируя, кодифицируя и обустраивая. Правда того коридора и той комнаты, наполненной огнем? Правда там была неопределимым скачком у меня в крови и рывком у меня в сердце, когда я увидела Пип, всю овитую дымом. Я подвергла ее опасности, и в том была моя промашка. Промах. Вот тебе слово, и что хорошего в языке, когда спотыкливый ум обгоняет руки, когда ты вся состоишь из вины и опаляющей печали, и смятения – всего сразу? Всякий раз, когда я вспоминаю тот день, мне помнятся не столько события, сколько угроза минирования, гнусавый голос декодера, звучащий у меня в ушах, топот крови у меня в висках, вкус едкого дыма и страха. Всякий раз, стоит мне вспомнить, что́ случилось, я припоминаю не столько причины или объяснения, сколько пронизывающую мучительную полусокрытую правду того, что я бы рискнула всем ради кого-то.
