– Возможно, вполне возможно.
– И после взламывания двери одна почти пустая бутылка меняется на другую – почти такую же. Раз это была привычка Павла Андреевича, то таких бутылок было много. Стакан… там тоже могли обнаружиться следы наперстянки. Немного – но этого бы хватило для анализа. И я понял, как это было сделано: дигиталис – не только яд, но и лекарство – вопрос дозировки. Достаточно налить немного портвейна в бокал, смочить стенки бокалов и выпить эту крошечную порцию, пока слуга бегает за врачом.
– Так в чем вопрос?
– Вопрос в том, что это убийства, которые не в состоянии аффекта совершены, хоть наш закон и не считает это смягчающим обстоятельством или основанием для оправдания. Речь идет о продуманном, быстро и чрезвычайно хитро спланированном убийстве, где на жертвах играли точно как на флейте – по меткому выражению…
– То, что вы читали «Гамлета» – это похвально. Но давайте заканчивать, ваша четверть часа подходит к концу.
– Я заканчиваю, – бесстрастно сказал профессор. – Остался один вопрос: что с вами делать? Ждать, когда вы совершите еще одно преступление? Есть вероятность не дождаться, своих целей вы добились. Забыть? Ограничиться выволочкой, что так делать нельзя? Дать, извините, по физиономии? Нет…
Заключение первое
Филимонов с Уваровым как загипнотизированные глядели за этой словесной дуэлью, которая пока шла на равных.
– Ради чего вы все это затеяли? Из-за денег? Да, мысль о моментальном превращении нищего секретаря в мультимиллионера кому угодно вскружит голову. Но разве это основная причина? Вы хотели выйти в высшее общество, а деньги – лишь средство. Превратиться за ночь не просто в миллионщика, а в человека из высшего общества, в хорошего жениха и, как говорят англичане, джентльмена – это дорогого стоит.
– О да, это не меряется деньгами…
– Вы хотели признания и славы? – так получите. Сегодня же эта тетрадка отправляется в типографию Сытина. Тридцать тысяч экземпляров. Sic venit gloria mundi
[11].
Васильевский отреагировал не сразу. Долю секунды на лице его держалась гримаса страха, но скоро он ушел и выражение стало просто презрительным. Он недовольно улыбнулся: «И это все? Я-то думал, будет что-то поэффектнее».
– И так недурно, – ответил тенор.
– Пустяки… Не сочтите опять-таки за признание вины, это снова гипотеза. Предположим, что я действительно убийца… скольких? – трех-четырех, а, может, и пяти человек. И что же? С таким состоянием рода Васильевских я проживу где угодно. Ну отвергнет меня наше так называемое «высшее общество» – есть Англия, Америка, Германия… Париж, наконец. Вы что же – свою брошюрку и там издавать будете? Кто вам поверит? А кто в ней убийцу узнает? Под настоящим именем выведете? На этот счет уголовный суд есть, а за клевету там не в пример нашему строго судят. Вот вам добрый совет – не тратьте денег.
– Моя бы воля – убил бы вас, – неожиданно встал Филимонов.
– И это чревато, господи сыщик, сами знаете, – уже злорадно ухмыльнулся Васильевский. – За мокрое дело, как ваша клиентура говорит, не только карьеры – свободы несложно лишиться. А вам дела расследовать надо, убийц ловить… Неужели из-за одного такого всех остальных сиротами оставите? В общем, что и говорить: было интересно вас послушать, даже забавно местами. Если закон в лице господ полицейских не имеет ко мне вопросов, я, пожалуй, пойду. Вы намерены предъявлять обвинение?
Сыщики переглянулись, Филимонов опустился в кресло, признав поражение. «Нет», – буркнул Уваров.
– В таком случае не смею вас более задерживать в своем доме, – слегка кивнув головой, сказал тенор.
– Тогда прощайте, – поднимаясь с кресла, ответил Виктор. – Будете в Париже, не премините заглянуть. В вашем распоряжении…
Последние слова потерялись в коридоре. За Васильевским сомнамбулой проследовала вдова.
– Дело закрыто, – стукнул массивным кулаком по подушке статский советник. – Каков мерзавец! – и окажется безнаказанным.
– Не думаю, – тихо заметил Каменев.
– Не думаете… – бросил Уваров. – И кто же ему…
«Помешает», хотел он сказать, но из передней один за другим раздались выстрелы.
– Что это? – вскочили с мест полицейские.
– Эльза, – ответил тенор. – У нее в сумочке шестизарядный «Велодог».
– Вы знали! Черт вас подери, вы знали! – крикнул Филимонов, выбегая с Уваровым в коридор. За ними поспешила Варвара Георгиевна. Каменев, держась за сердце, неторопливо проследовал туда же.
Эльза успела всадить в убийцу мужа три пули, ранения явно были опасными. Двое полицейских с большим трудом удерживали стрелявшую, та рвалась к выпавшему из рук пистолету. Раненый прохрипел что-то, Варвара Георгиевна побежала на кухню за водой и перевязками.
Филимонов крикнул: «Николай, что стоишь? – звони врачу!». Тот зажмурился на миг и, махнув рукой, словно бы решаясь на какой-то шаг, бросился к телефону. Спустя секунду он повернулся и извиняющимся тоном произнес: «Простите, я такой неловкий». В руке у него был оборванный телефонный шнур.
Раненого перенесли на кровать и все-таки послали за врачом. Через четверть часа с ним все было кончено. Тенор лежал в соседней комнате с сердечным приступом.
– Идемте, Антон Карлович, – предложил надворный советник. – Ему сейчас нельзя волноваться.
– Сердце – не камень, – кивнул тот и направился к двери.
Заключение второе
Спустя всего неделю тенор вернулся к чтению лекций, а в следующее же воскресенье в квартире раздался звонок. Варвара Георгиевна открыла дверь: за порогом стоял ее супруг, рядом с ним был какой-то господин с двумя большими деревянными ящиками в руках.
– Прошу, Юлий Иванович, проходите. Здравствуй, Варя… Давайте в гостиную, тут как раз стоит рояль – я думаю, будет удобно. Варя, пойдем с нами. Ты сегодня в хорошем голосе?
– Как всегда, – сказала она.
К роялю придвинули обеденный стол, господин поставил на него деревянные коробки. Внутри находился небольшой рупор, несколько черных цилиндров и какое-то странное устройство с аккумулятором.
– Это дело все-таки убедило меня, что надо непременно оставить фонографические записи. Я договорился с господином Блоком, что нас с тобой запишут на цилиндры. Как тебе перспектива войти в историю?
– Войти в историю – не проблема, – улыбнулась она. – Проблема из нее выйти.
– Сегодня была очередная демонстрация – новые валики записывали, старые показывали… Это потрясающе! – знаешь, как Танеев возмущался по поводу своего голоса? Он у него и правда высокий, а если начнет смеяться – так совсем срывается. Пабст великолепно сыграл Шопена. Фигнер пел романс Кюи – правда, на записи не очень хорошо слышно. Донской записался. Не пора ли и нам?
