Ох уж эти рыбы! В один прекрасный день они как будто сами «приплыли» в руки – и Миша пропал. Они не просто затмили собой все, они стали для него всем. Сто сорок с половиной золотников, пятый век до Рождества Христова. Круглой, куполообразной формы артефакт неясного назначения, украшенный изображениями двух рыб, следующих одна за другой. С первого взгляда казалось, что они просто в чешуе, как и положено. Однако стоит присмотреться, и ясно увидишь, что рыбьи тела покрыты не чешуей, а причудливыми узорами. Вот пантера настигает дикого кабана, а лев хватает оленя, косяки следуют за человекорыбами; хвосты в виде голов овнов, по середине рыбьих тел пущен меч. Символы, искусно сокрытые от непосвященных взглядов. И еще – тяжесть, мерцание, «взгляд» вычеканенных рыбьих глаз, пугающе осмысленных, и тайна, навсегда пригвоздившая неглупого, в общем-то, Михаила к этой побрякушке.
Повинуясь тому, что заменяло теперь ему здравый смысл, Михаил стремился за сокровищем, которое почитал своим. Усилий, которые он предпринял для того, чтобы вновь его обрести, хватило бы на то, чтобы открыть философский камень, но папино проклятье – даром получили, даром отдавайте – сработало. В суматохе эвакуации удалось выследить эшелон и проникнуть в него и даже чемоданом завладеть – в итоге потерять все, в том числе и здоровье.
Ничего. Теперь все жертвы окупаются. Его сокровища, его рыбки золотые в его руках – это главное, а грядущее непременно вознаградит его за упорство и долготерпение.
Правда, пока день обещал лишь удивление: на раскопе-то никого! В обиталище тосковали холодные котелок с чайником, да и очаг – ледяной.
«Куда они за сапогами потащились, в Кимры, что ли? Работнички. Урежу содержание».
Однако, отправившись к лазу и раскрыв его, он убедился, что пацаны не тунеядничали, а поработали достаточно усердно: спуск в подземелье был расширен до нужных размеров. Недолго думая, Михаил скинул лапсердак, спустил лестницу, по ней – чемодан, прихватил фонарь, в зубах зажал нож и полез вниз.
Он долго осматривал ящики, отыскивая знакомые, и наконец нашел один из тех, которые укладывал лично. Что там внутри – не помнил, тогда, в сорок первом, он ничего не видел, не слышал и думал лишь о том, как подло, несправедливо поступает с ним выживший из ума совестливый отец.
Теперь, получив свое и потому успокоившись, Михаил был склонен более терпимо отнестись к мысли о том, чтобы даром отдавать то, что получил. Чисто в теории. Сам же он этим заниматься не собирался. Вскрыв отцовский ящик, он принялся неторопливо изучать знаменитую коллекцию Введенского, свое наследство.
Ценители готовы были выложить за нее миллионы золотом даже в двадцатые годы, когда русские иконы ценились на международном рынке по стоимости досок, на которых были писаны. За годы своего иконного промысла Михаил научился, как сам смеялся, «различать духов», приобрел сметку и вкус и безошибочно выявлял ценную вещь.
Когда отец собирал свою всемирно известную коллекцию, ничего этого у него не было и в помине. Поэтому теперь, изучая ее составные, новый Михаил с удивлением и восторгом понимал, что в руки ему попали сокровища не менее, а то и более ценные, чем даже его золото. По очереди извлекая иконы, он прятал их в свой чемодан, бережно перекладывая чистым полотном и специально нарезанными мягкими валиками.
Тут был образ Тайной вечери – изображение, которое своей «летящей» византийской свободой рисунка, солнечными бликами, сочными цветами, изяществом фигур и лиц свидетельствовало об авторстве учителя Андрея Рублева старца Прохора с Городца. Образ Николы-Липня – не иначе Алекса Петров или очень хороший список.
Образ Влахернской иконы с крестообразным ковчегом со множеством частиц святых и мучеников. Михаил принялся разбирать их имена и бросил это дело, ему вдруг показалось, что в хранилище стало нестерпимо тесно, как если бы все они собрались тут собственными персонами, во плоти. Он поспешил убрать ее с глаз долой.
– Аве покровитель, ты заслужил свечу толщиной с дуб, – пробормотал Михаил, извлекая образ одноименного архангела, но тут же невольно стих перед этим ликом. Длинная, гибкая, чуть вытянутая шея, шапка густых кудрей, склоненная голова, пронизывающий и одновременно кроткий взгляд – рука сама потянулась сотворить крестное знамение. Михаил потряс головой, отгоняя наваждение, отвел глаза.
– Черт знает что такое. Опиум для народа.
Он глянул на часы и присвистнул: ничего себе, невесть как прошло целых три часа. Пора выбираться, на сегодня достаточно. Уложив в чемодан свои обретения, Михаил полез наверх. Он одолел уже две трети лестницы, как вдруг снаружи послышались возня и шаги.
– Явились наконец, бездельники, – добродушно проворчал он, – принимайте.
Все произошло моментально – из руки вырвали чемодан, лестницу сильно пнули так, что она, отлетев от одного края лаза, ударилась о другой – и Михаил, не удержавшись, полетел спиной вперед с высоты почти двух метров. Померк, едва забрезжив, свет, лаз закрылся, застучала земля по дереву, как по крышке гроба.
27
Мысль о том, чтобы сплавать на ночь-другую на озерный остров, возникла давно. Теперь, как рассудил Колька, было самое время сделать это. Не хотелось выяснять отношения ни с Олей, которая была совершенно не права, ни с матерью, которая была права совершенно. Ни тем более с отцом, потому что… да потому что непонятно было, что выяснять. Совесть Николая была чиста: поговорил с батей, просьбу Сорокина выполнил, а дальше уж отец, как взрослый человек, пусть решает сам, как ему жить.
Нежданно-негаданно Колька вспомнил о том, что целую вечность не сидел с удочкой, не глазел на поплавок, комаров не кормил, не был на всем прекрасном белом свете один. Прекрасном уже хотя бы потому, что не стреляют, не бомбят и есть какой-никакой кус хлебушка.
Вернувшись в пятницу после учебы и черканув записку: «Ушел рыбу ловить, буду в воскресенье», он собрал все, что нужно человеку для счастья на берегу, – снасть, какая была, кое-что перекусить, спички, топор, котелок и еще по мелочи. И отправился к озеру.
До облюбованного острова было вплавь не более пятисот метров, но, памятуя о ключах и чтобы не рисковать скарбом, Колька выбрал безопасный способ переправы. Отыскав два бревнышка, перевязал их с одного края ремнем, с другого – веревкой, разоблачился и, водрузив кое-что из «багажа» на бревна, кое-что на спину, без приключений добрался до острова.
Стоило ступить на его песок, чтобы понять, что счастье на свете есть. Разумнее было бы первым делом, пока светло, оборудовать лагерь. Колька соорудил шалаш из пары жердей и прихваченной плащ-палатки, оборудовал кострище, выкопал «холодильник», поместил туда снедь, а потом просто завалился на песок и немедленно заснул.
Спал он долго, со вкусом и проснулся с великой неохотой и только лишь потому, что посвежело и комары начали заедать. Развел костер подымнее и принялся устанавливать удочки и мормышку. Дело спорилось, а главное – было тихо, спокойно и ни одной мысли в голове.
