– Паскудное дело, само собой. Ну, с утра можно сходить, глянуть, может, найдем хотя бы одни чёботы. Да и пожитки тоже забрать.
– Э нет, – решительно открестился Андрюха, – я туда ни ногой.
– Что ты, право слово, как маленький.
– Ты бы сам увидел, а я бы похохотал, – поежился Пельмень.
Кольку подмывало заявить что-нибудь бесстрашное и героическое, но он смолчал. Если Андрюха, за войну повидавший разные виды, стучит зубами, вспоминая случившееся, то смеяться не стоит.
– Сало будешь?
– А то.
К тому времени Яшка перестал икать, глаза вроде бы вернулись на свои орбиты, и руки, в которые ребята вложили ему кружку, почти не тряслись. С речью у него наметилась беда: указывая в сторону кладбищенского берега, он что-то хотел сказать, но выходило лишь невнятное «э-э!».
– Да понятно все, – заверил Колька, – не боись. Оно сюда на карачках не доберется, захлебнется и потонет к чертовой матери.
Яшка ничего членораздельного не ответил, но заметно успокоился.
– Согрелся? Давай-ка палатку сюда. – Колька заново «отстроил» шалаш. – После такой бузы рыбы не жди. Заваливайтесь спать.
Измученные пацаны уговаривать себя не заставили, влезли под полог и немедленно затихли.
Колька для очистки совести забросил удочки и просидел до утренней зари. И вроде бы ни на полноготка не верил он в чертовщину, а все равно нет-нет да поглядывал в сторону того берега. Иной раз с натруженного глаза так и чудилось, как кто-то сползает на карачках с пригорка, бесшумно скользит по плавню и по черной, лаково блестящей лунной воде.
И все-таки увидел – в чем готов был поклясться – белую тень, стремительно несущуюся среди черных теней деревьев и крестов. По спине пробежал позабытый холодок. Колька сплюнул, закурил и впился взглядом в поплавки.
30
Наталье было неспокойно. Уложив Сонечку, она взялась за очередную репродукцию, тупая работа помогала разгрузить голову. Сейчас были нужны именно механические манипуляции, которые в иное время оскверняли ее талант.
Да, Наталья имела свои недостатки, но самолюбование было ей чуждо. Она знала, что исключительно талантлива, и воспринимала это не как повод для гордости, а как данность.
Небрежно накладывая мазки, без особого труда и ошибок с фотографической точностью подбирая цвета и оттенки, она прилагала усилия лишь к тому, чтобы не внести ненароком в композицию исправления, которые прямо-таки взывали о внесении. Перед гением Айвазовского, она, ясное дело, преклонялась, но точно знала, какие волны в открытом море, уж никак не такие скругленные. Возможно, тут имеет смысл изменить форму…
Ругаясь про себя, она исправляла плоды собственного своеволия, когда раздался едва слышный скрип по стеклу, как будто оса проползла. Наталья замерла, точно ледяная волна окатила внутренности. Приблизилась к двери, тихо спросила:
– Кто там?
Ответили придушенно:
– Я, открывай!
Женщина с большим облегчением вздохнула и принялась отпирать замки:
– Боже мой, наконец-то, где ты ходишь?
Но на пороге оказался совсем не тот, кого она ждала.
Позабыв про страх и ночные сквозняки, Наталья решительно шагнула на улицу, преграждая вход, и закрыла за собой дверь:
– Чем обязана?
Профессор Князев, учтиво сняв шляпу и склонив голову, ласково произнес:
– Неужели не пустишь, Наташенька?
– Нет, – отрезала она, – зачем изволили вернуться, что забыли? Вы же не собирались. Вы уведомили, что приняли окончательное решение.
Он потянулся к ней:
– Закутайся, простынешь.
Наталья отпрянула:
– Что вам тут нужно, я спрашиваю?
Он открыл было рот, но она прервала его, подняв указательный палец:
– Не смейте врать!
– Хорошо, – кротко согласился профессор, – я задержался по работе, сбился с пути, измазался, опоздал на последнюю электричку. Мне идти некуда.
– Врете, – с отвращением отрезала Наталья, – нет у вас тут никакой работы.
– Есть, – возразил он, – тут будут проводиться раскопки, я приезжал с инспекцией.
Андрей развел руками, как бы приглашая взглянуть на его грязные колени и рукава на локтях.
– Где, какие раскопки? – тревожно спросила она и тотчас поправилась: – Я хочу сказать, что вы болтаете?
– Между прочим, что случилось с традициями гостеприимства? – по-прежнему кротко спросил профессор. – Даже после некоторых противоречий и громких слов неужели теперь принято среди ночи держать гостей на пороге, под дождем?
Как раз кстати начало накрапывать.
Наталья поежилась, но ответила по-прежнему непреклонно:
– Непрошеных – можно, – и отвернулась.
Профессор остановил ее, перехватив запястье:
– Я не непрошеный. Давай все-таки пройдем в дом, объяснимся там.
В этот момент послышались приближающиеся шаги, пьяное бормотание, невнятные разговоры с оттенками склоки. Князев, крепко перехватив Наталью под локоток, решительно отодвинул в сторону и открыл дверь самостоятельно.
– Пойдем на ту половину.
– Туда нельзя, – беспомощно, шепотом возмутилась Наталья, но он уже проник на пустующую половину. Женщине ничего не оставалось, как отправиться за ним.
Он не впервые был тут и чувствовал себя вполне уверенно. Зажег керосинку, пристроил на пол свой багаж, кинул на него пальто, снял сырой мятый пиджак.
– Ты позволишь? – И, не дожидаясь разрешения, развесил его без церемоний на просушку прямо на полку с ящиками.
Профессор был невероятно грязен. Наталья протянула ему одежную щетку.
– Благодарю. Почаевничаем?
– А без этого нельзя?
– Я и сам могу, – заверил Андрей, – шуметь не хочется. Похозяйничай, сделай милость.
Наталья ушла на свою половину. Профессор, для видимости шаркая щеткой, быстро и внимательно оглядывал помещение – пол, потолок, стены, полки. Но, как ни старался, ничего нового и тем более искомого не увидел.
Она принесла чайник и кружки, поставила на один из табуретов, достала чай, заварила и осталась стоять, скрестив руки на груди. Профессор, сидя на диване в вальяжной позе – откинувшись на спинку, руки в стороны, – приятно улыбался:
– Наташа, не дичись как маленькая. Присаживайся, тут достаточно места.
Сохраняя независимый вид, женщина опустилась на диван, подальше от гостя. Он деликатно оставил это без внимания. Некоторое время они молча пили чай, потом профессор начал:
– Я много думал.
