Она показала ладошки, в складочках которых стойко держалась чернота.
Колька успокоил:
– У меня растворитель есть, ототрем. Вы зачем грязюку всякую хватали, как маленькие?
– Я же говорю: красивые, – пояснила Светка. – Соня говорит: бери с собой, завтра музей откроем… Я вот думаю: раз у тебя есть растворитель, то получится отмыть, я тогда маме подарю, чтобы не сильно ругалась. Вот эту.
Она достала что-то, завернутое в лопух:
– Вот какая собачка.
«Собачка» оказалась странная. Во-первых, она была скручена в кольцо и зачем-то кусала свой собственный хвост. Положим, такое бывает. Во-вторых, из середины спины у нее к чему-то вылезала конская голова, которая преданно смотрела туда же, куда была обращена собачья морда.
– Любопытная штука, – заметила Оля, – в чем это она такая… липкая! Фу, гадость.
– Прямо сразу гадость, тундра ты. Кузбасслак, отличная штука, – объяснил Колька со знанием дела, – просто до конца еще не высохло, а может, от жары поплыло. Наверное, покрасили, чтобы не ржавело. Домой придем – ототрем, пусть тетка Анька порадуется.
– В узелке много всяких штучек, – объяснила Светка, – наверное, можно еще накопать.
– У Натальи в огороде? – спросила Оля, поднимая брови.
Девчонка обиделась:
– Ну, я же объясняла, вы чем слушали? У тетки Натальи, в лопухах. Огурцов там нет, а вот такие штуки есть.
Колька и Оля переглянулись.
– Что? «Хватит в чужие дела лезть»? – передразнила Оля, увидев в его глазах знакомое выражение.
– Хватит, – твердо подтвердил он, отводя взгляд, – подумаешь, бирюльки.
– Ну-ну.
…Проводив Олю, они вернулись домой и первым делом оттерли Светкины руки. Правда, вонь поднялась такая, что соседки устроили скандал и выпроводили их во двор.
Устроившись на лавочке под фонарем, Колька орудовал тряпочкой, смоченной в растворителе, и вполуха слушал Светкину болтовню. Поднял голову, услышав:
– …там еще такая же фигурка есть, как в музее: лошадка со всадником, только красивее. И еще олень.
– Как в музее? – переспросил он и вдруг понял: «Граждане дорогие, никакой это не свинец».
Светка зачарованно глазела на преобразившуюся «собачку»:
– Коля, смотри, как блестит! Прямо золото.
Стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, Колька спросил:
– Другие-то покажешь? Давай и их ототрем.
44
– Послушай, Введенский, признайся, в конце концов: чем ты профессору в переносицу двинул?
Маргарита Вильгельмовна с неохотой отпустила пациента, настаивая на более длительном покое, но он уже и сейчас чувствовал себя неплохо. Оставив фиглярство, он выпрямился, насколько мог – а после усилий хирурга это ему удалось куда лучше, чем когда-либо, – и теперь чинно восседал на венском стуле, который за его особо скрипучий характер выделяли под задержанных.
– Товарищ Остапчук, ну не помню я! Может, тарелка со стола.
– Ну врешь ведь опять.
Задержанный вежливо, но с укоризной заявил:
– Я, гражданин начальник, от вооруженного бандита защищался. Сами посудите: выходите вы, со сна зеваючи, у сеструхи день рождения, стол накрыт, а тут бабы визжат и интеллигентный гражданин стволом в вас тычет. Вы бы что на моем месте сделали?
– Ладно-ладно, – отмахнулся Остапчук, – весь невиноватый, как всегда. Скажи тогда, с какого лешего ты по чужим документам живешь?
– Гражданин начальник, я объяснял уже: сорок первый, эвакуация, схватил документы, оказались батькины. Потом уже в теплушке понял. Что мне, с поезда сигать? Вам что важнее: бумажки или человек?
– Человек, – успокоил Сергей, – ты, стало быть, Натальин брат?
– Так и есть.
– Что-то не шибко вы похожи, – встрял Иван Александрович.
– Мамы разные, отец один.
– Ну а с Князевым-то что не поделили?
– Это вы у него спросите, зачем он в меня пистолетом тыкал, – широко улыбаясь, предложил Михаил.
– Что, делиться отказался? – невинно предположил Остапчук.
– А я дел с ним давно уж не имел, – без тени смущения ответил тот, – по идейным соображениям.
– Палкина кто из вас убил? – залепил ему в лоб Акимов.
– Какого Палкина? – удивился Введенский вполне искренне. – Шуряка? Так он же сам сбежал. И, между нами, я его понимаю.
– Так, все, разберемся, – снова прервал их Остапчук.
– Разбирайтесь, это ваше дело, – по-прежнему улыбаясь, одобрил Михаил, – а так, граждане начальники, уважаемые, за что вы меня задержали-то? Нет, я не против отоспаться да подхарчеваться на госсчет, но все-таки… За мной ничего нет, стрелял не я, а он. Что до режима – так, простите, и не собирался я ночевать не по месту прописки.
Иван Александрович вспылил:
– Гони да не загоняй! Да ты неделями в Александрове не появлялся! Проверял я.
– Ой, ну отсижу год, прямо такая заслуга, – покладисто отозвался тот, – срубите тонюсенькую палочку по-легкому, а народному хозяйству от меня ущерб. Так?
– Ты к чему ведешь? – прямо спросил Сергей. – Что тебе до хозяйства?
– Может у меня совесть пробудиться? – вопросом на вопрос ответил Введенский.
– Нет у тебя совести, – заявил Остапчук.
– Ну и пусть нет. Есть свой интерес. А вам, коли хотите, историйку забавную расскажу, – Михаил со значением глянул на Акимова, – о том, к чему приводят пьянки на кладбищах.
– Чего ж не послушать? Позабавь, Введенский, очередной байкой, – одобрил Сергей с показным равнодушием, делая вид, что разбирает бумаги.
– Только сперва уговорчик небольшой, если позволите.
– Не в твоем положении условия следствию ставить, – строго заметил Остапчук, – неизвестно еще, что стоит твоя историйка.
– Стоит, стоит, – заверил Михаил, – как раз насчет Князя. Контрабанду-то когда еще докажете, и докажете ли, а тут попытка присвоения государственного имущества… клад – он же государству принадлежит?
– Да.
– Вот. И незаконное завладение оружием, ну и до кучи – пальба в живого человека. Вам я как свидетель очень пригожусь, палочка в плане куда толще, а вреда никакого. Как вам такое предложение?
– Грамотный больно, – снова вставил Остапчук.
Михаил изобразил почтительный поклон:
– Все благодаря вам, Иван Александрович, все вашими трудами.
– Как же ты, Введенский? Никак своих сдавать начал? – продолжил придираться Саныч. – Это же не в твоих правилах?
