– Я уже призналась…
– Глупо. Не геройствуй. Подумай о Соне. Да. В лопухах глянь. Поняла?
Она, всхлипывая, чуть заметно кивнула.
– Да что ты как маленькая? В первый раз, что ли? Лучше сообрази мне помыться на дорожку, чистого. Сергей Палыч! Иди пока чаю попей, я скоро.
Вымывшись до скрипа, Михаил распорядился:
– Ну-ка, Наташенька, подруби-ка мне уши.
– Что? – испугалась она.
– Постриги брата, говорю.
По окончании процедуры он критически огляделся и принял еще одно непростое решение:
– Тащи бритву.
Через четверть часа Михаил уничтожил заросли на лице, что обернулось курьезной бедой: верхняя часть его разбойничьей рожи оказалась коричневой, нижняя – нежно-розовой.
– Даже оригинально, – неуверенно протянула Наталья.
– В сумерках и так сойдет, – благодушно заметил Акимов, допивая чай. – Пойдем уж, а то не пустят.
– И то верно, – согласился Введенский. Он снова расцеловался с сестрой и с Соней. Наталья перекрестила брата и протянула узелок:
– Возьми вот, твое. Пригодится.
46
– О, совсем другое дело, вы сегодня молодцом. Выправка почти офицерская, – одобрила Маргарита Вильгельмовна. По долгу службы ей редко приходилось встречаться с так чисто одетыми, гладко выбритыми и при этом живыми людьми.
– Благодарю вас, – Михаил изящно шаркнул ножкой.
– Нам бы к Кате Елисеевой, – пояснил Акимов.
– Зачем? – строго спросила врач.
– Да вот, жениться собрался.
– Именно, – подтвердил Введенский, – и немедленно.
– Что, не терпится? – поддела хирург.
– Нет, – просто ответил он.
– Удивительные у вас пациенты, Сергей Палыч, – заметила с улыбкой хирург Шор, – но раз все так серьезно, позволяю. Жениться пока рано, но повидаться можно. Четверть часа.
…Дверь палаты с тихим скрипом отворилась, Катя открыла глаза. Задремала, надо же, а казалось, что выспалась лет на сто вперед.
К кровати приблизился человек, которого менее всего она ожидала тут видеть, опустился на колени, без церемоний взял ее ладошку, прижал к гладко выбритой щеке:
– У нас пятнадцать минут. Выходи за меня.
Катя удивилась.
– Чего это? Я тебя совсем не знаю.
Он возразил, улыбаясь:
– Еще как знаешь. Я лично твою лисью мордочку еще в Столешниковом срисовал, ты Князя давно пасешь.
– Так ты что…
Михаил, поочередно целуя ее пальчики, заметил:
– Плохо у тебя с конспирацией.
– У тебя хорошо.
– Говори толком: согласна?
– Надо подумать.
– А я посижу, подожду, – сострил он в ответ, – но в знак серьезности намерений… сейчас.
Михаил развязал узел, данный Натальей, извлек из него своих золотых скифских рыб, поднес так, чтобы Кате было хорошо видно:
– Знаешь, что это?
Она молча кивнула, любуясь игрой света на золотых изгибах. Так вот они, скифские чудо-юдо рыбы-киты, две рыбы, плывущие одна за другой. Бараньи головы на хвостах, на брюхе – рыбы и ихтиандры…
Введенский вернул ее к реальности:
– Прячь, начальство порадуешь. Иконы иконами, а золото вы больше понимаете.
Сияющие Катины глаза сузились, лукаво блеснули:
– Остальное где, Миша?
– Захотят – найдут, – утешил он, – мне пора.
Он завязал узел, поднялся и вышел.
Катя, спрятав нежданную находку под подушку, долго лежала, глядя в потолок и улыбаясь, – довольно глупо для развитого человека с высшим образованием, старшего оперуполномоченного МУРа, только что завершившего дело о контрабанде исторических ценностей.
* * *
За последнее время Наталья уже так привыкла к различным стукам в дверь, что без этого уже и не засыпалось. Вот и сейчас не спалось.
Когда Сонечка наконец угомонилась, Наталья попробовала вернуться к работе. В конце концов, теперь некоторое время придется приноравливаться к отсутствию Мишиных «на хлебушек».
Оля Гладкова, конфузясь, доставила новую порцию конструктивной критики – не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы заметить, что от нее требуется добавить какую-нибудь деталь, которую Гладкова-старшая волевым решением исключит из эскиза. И после этого можно с чистой совестью узор утверждать: критика высказана, учтена и внесены необходимые коррективы.
Наталья, приглядевшись, просто добавила несколько черт и черточек, которые – и слепому видно – совершенно были не ко двору. Милейшая и умнейшая Вера Вячеславовна сообразит.
Так, теперь давно заброшенная репродукция, о которой уже не раз деликатно напоминали.
Она не без удовольствия принялась за работу, воспроизводя бессмертные черты шедевра Айвазовского, и вот – наконец-то! – в дверь постучали.
Наталья с облегчением пошла открывать. На пороге переминался с ноги на ногу Колька, вид у него был одновременно смущенный и решительный, в руках – ящик.
– Наталья Лукинична, я вам тут принес кое-что. Девчонки в вашем огороде нашли.
«Это подвох, засада, проверка. Раскололи. Князь, курва, или… Неужели Миша?! Нет, быть не может, нет. Они наверняка уже окружили дом и мальчишку запустили, а теперь ждут, чтобы задержать с поличным… Но ведь если бы они хотели арестовать, то уже сто раз бы это сделали. Мое “чистосердечное” признание, “Тайная вечеря”, пистолет… а что этот мальчишка рассказывал про семейство, про папкину реабилитацию – не может быть, чтобы выдумка, вранье, чтобы втереться в доверие…»
Все это и многое другое мгновенно пронеслось в ее бедной голове. Но буря бушевала недолго. Наталья ласково улыбнулась:
– Спасибо, Коленька. Сделай милость, отнеси в милицию. Извини, у меня работа.
