- Глупостей не делайте, — сказал он негромко, — подумайте о том, что все документы на ваше имущество — у меня. Хорошенько подумайте, даю вам неделю.
— Это… это низко, — Вельмина с трудом нашлась, что ответить, — вы не привыкли получать отказы, наместник?
— Не привык, — Ариньи ухмыльнулся, а взгляд скользил по Вельмине, она почти чувствовала, как этот омерзительный взгляд ощупывает ее, гладит сквозь одежду. — И привычек менять не собираюсь, — припечатал он.
— Да почему я? — невольно вырвалось у Вельмины.
Он пожал плечами, все еще нависая, давя, заставляя обливаться ледяным потом.
— Потому что, моя милая, я обожаю таких, как вы. Скромных, практически девственниц. Прилежных женушек никчемных мужей.
— Да как вы смеете, — выдохнула Вельмина, — уходите, пожалуйста.
— А вы подумайте, что делать с домом, все документы на который у меня, — весело ответил Ариньи.
И ушел, насвистывая легкомысленный мотивчик и хлопнув дверью так, что стены задрожали.
Вельмина поняла, что ее трясет, и тюльпаны с печальным шелестом осыпались на пол. Она так и стояла, слепо глядя на закрытую дверь, в мыслях царила совершенная мешанина, а сердце колотилось где-то у горла. Что делать?
Из сумерек коридора вылился плечистый мужской силуэт. Вельмина молча посмотрела на Итана, потом, беспомощно, на груду тюльпанов у своих ног. И слезы так и покатились по щекам. Итан остановился напротив, окинул ее нечитаемым взглядом, а затем совершенно спокойно сообщил:
— У вас есть вытяжка из мартовской травки? Если нет, то надо купить.
— Что? — внутри Вельмины все мгновенно сжалось в колючий и болезненный шар, — да ты… что… ты себе позволяешь?!
Вытяжку из мартовской травки принимали, чтоб избежать нежелательной беременности.
И она… да чем она провинилась перед богами, чтобы выслушивать подобное от человека, которого, считай, спасла от смерти? Которому не задавала лишних вопросов. Не заботясь о том, что, быть может, он в розыске? И он ещё будет ей напоминать, что надо бы не понести от наместника?..
Эти мысли пронеслись в голове со скоростью бушующего и сносящего все на своем пути урагана, и Вельмина сама не поняла, как ее рука взлетела вверх — но на полпути была перехвачена. Запястье как будто зажало в тиски, и в этот миг Итан склонился к ней и как-то очень зло, тяжело роняя каждое слово, произнес:
— Не нужно меня бить.
Глаза у него… сделались совершенно безумными, словно мутное битое стекло. Губы сжались в линию и побелели.
Вельмина дернулась, пытаясь выдернуть руку из стального захвата. Ее накрыла мутная, солоноватая волна ужаса, запястье полыхало, казалось, вместо костей там осталось крошево.
— Пусти, — прохрипела она, захлебываясь слезами, — мне больно!
Казалось, этот крик отрезвил Итана.
Он тряхнул головой, с удивлением уставился на собственную руку, стиснувшую тонкое запястье, и медленно разжал пальцы. Выдохнул едва слышно:
— Я…
А Вельмина отшатнулась, прижала к груди пострадавшее запястье, баюкая, пытаясь унять боль. Жуткие синяки останутся, это точно. Мыслей… не было. Страшная, гулкая пустота.
Но эту пустоту вдруг разбил резкий голос Солветра.
— Ах ты, тварь! Я тебя предупреждал!
Бахнуло так, что мигом заложило уши. А потом, словно в самом худшем из кошмарных снов, Вельмина посмотрела на Солветра, стоящего в коридоре. В его руках ещё дымилось ружье. Вельмина перевела взгляд на Итана — тот медленно отнял ладонь от живота. На белой, только что купленной сорочке расплылось жуткое пятно, в потемках кажущееся черным. Вельмине показалось, что она сходит с ума: Итан усмехнулся, покачал головой, затем поднес к глазам окровавленную ладонь — и медленно, очень медленно, осел на пол.
То, как гулко стукнулась его голова о каменные плиты, внезапно привело Вельмину в чувство.
— Итан! — взвизгнула она, бросаясь к нему.
Он лежал на боку, подогнув ноги, и глаза его были закрыты.
— О, — простонала Вельмина, — что ты наделал? Зачем?
Она едва осознавала, что рядом на колени опустился Солветр.
- Госпожа, я предупреждал его…
— Ты дурак, — выдохнула она, — что ты натворил?
— Он вас обидел! Я все слышал! И видел! — внезапно взвизгнул дворецкий, — а мы… мы вас так любим, госпожа! Еще всякое отребье на вас руку не поднимало!
— О, боги, боги… — неосознанно шептала Вельмина, — ты убил его. Что ты наделал?!
Ее колотил жуткий озноб. Но все-таки, стоя на коленях над неподвижным телом, Вельмина нашла в себе мужество пощупать пульс. Это было… почти невозможно, прикоснуться к гладкой, упругой коже на крепкой шее, едва подушечки пальцев коснулись ее, все тело словно молнией прошибло. Но она… все ж таки смогла услышать. Сердце Итана билось, неровно, рвано — но ещё билось.
«Дыши, пожалуйста, только дыши».
Она и сама не понимала, что с ней творится. Казалось, что если сердце Итана вдруг остановится, то и ее тоже… какие глупости, она его совсем не знала… Но это ощущение живого тепла под пальцами, это жалкое, удивленное выражение, застывшее на бледном лице, таком удивительно знакомом, но воспоминания ускользают, какие-то неправильные… Тот, другой, которого она помнила, все же был не таким — или же ей всегда казалось, что не таким.
И невесть откуда взявшийся порыв обхватить руками его голову, прижать к груди, забирая всю боль, и долго-долго сидеть, перебирая пальцами каждую прядь.
Она встряхнулась, приходя в себя. Определенно, это какое-то наваждение!
Но, как бы там ни было, вдруг почувствовала прилив сил: дрожь унялась, и она снова была отстраненно-сосредоточена, как будто ничего ужасного и не произошло, как будто наблюдала все со стороны.
— В лабораторию его, — скомандовала Вельмина сухо, — немедленно, слышишь?
ГЛАВА 5. Птичка
Снова болело где-то глубоко внутри.
Но ведь подобное уже бывало, так ведь? Чему удивляться?
Лессия распорола живот, запустила туда руку и нещадно ковырялась, перебирая внутренности. И он ровным счетом ничего не мог сделать. Даже за руку схватить не мог, иначе бы уже схватил и раздавил ненавистное тонкое запястье. Серебряная куколка работает так, как положено…
И потому Итан нырнул в воспоминания.
Матушка. Ее лицо давно превратилось в расплывчатое бледно-розовое пятно, обрамленное каштановыми волосами. Так странно — он мог вспомнить по отдельности глаза — карие, в длинных пушистых ресницах, подбородок — узкий и маленький, как будто детский, то, как она поворачивает голову, и видна золотая сережка в маленькой мочке. А целиком воскресить облик не получалось. И руки помнили то, как он гладит матушку по плечам, как обхватывает за шею, и пахнет матушка нежно-сладко, и сама гладит по спине.
