Она отвернулась, затем медленно двинулась дальше, шелестя атласом. И не вспыхнуло у него ни гнева, ни презрения по отношению к Луизе. Та Луиза, из воспоминаний, была светлой и не несла в себе зла — в отличие от королевы Лессии. Луиза и сама была жертвой обстоятельств и обычаев Аривьена.
— Ну вот мы и на месте, — сказала она, отворяя неприметную дверь. Они уже прошли мимо десятка подобных, белых, с резьбой.
— Я все-таки зажгу свет.
Итан кивнул, осматриваясь. Похоже, очередная гостиная. Или кабинет. Снова белые чехлы на креслах и диване, пустая птичья клетка в арке окна. Ажурный фонарь в руках Луизы пыхнул так ярко, что Итан невольно отшатнулся и прищурился — все ещё привыкал…
— Смотри, — она подняла фонарь, свободной рукой указывая куда-то на стену, — вот она.
И он, все ещё щурясь, увидел.
Это было похоже на внезапную вспышку. На взрыв. Где-то глубоко внутри, когда тело разрывает на куски, но боль при этом странная, тягучая, сладкая, словно горячая карамель. А следом — первый вдох, и холодный воздух сталью взрезает грудь, и крик рвется наружу, но тут же замирает, накрепко запертый внутри. И зубы стиснуты так, что еще чуть-чуть, и начнут крошиться.
Матушка. Он ее забыл, но снова увидел — и вспомнил. Воспоминания неслись, как лавина с гор. Он вспомнил это платье — из синего бархата, с вышитой золотой сеточкой по краям рукавов и высокому вороту стойкой. Вспомнил, как тянулись пухлые розовые ручки к туго уложенной на затылке косе. Вспомнил… Глаза, брови, щеки с легким румянцем…
— Побудь здесь, — Луиза поставила фонарь на край стола, — Тень потом отведет тебя помыться и даст одежду.
Итан не ответил — да он почти не слышал ее.
Взгляд приклеился к лицу, красивому и строгому. Но виделась в нем сейчас отнюдь не строгость — а немая мольба. Защитите моего ребенка, вот о чем кричал портрет, и Итану казалось, что вот она, по ту сторону стекла, бьется в невидимую преграду кулаками, и умоляет, просит… Немой вопль к небесам.
Итан шагнул вперед и, протянув руку, коснулся полотна. Погладил по светлому запястью, растравляя в груди старую рану. Ему так хотелось коснуться живой руки, гладкой и теплой — но под пальцами осталось только шершавое полотно. Матушки здесь больше не было.
— Мне так жаль, — невольно вырвалось, — я так хотел, чтобы мы с тобой встретились. Мне…
Все слова были бессмысленны.
Все его прошлое сошлось на этом портрете и осталось по ту сторону стеклянной стены, вместе с вечно молодой красивой матушкой, которую он когда-то очень любил. И было, в общем-то, понятно, что там, за стеной, остался кусок его сердца. Наверное, лучший кусок.
Итан опомнился. С силой провел ладонями по лицу, потом ещё раз внимательно посмотрел на портрет, стараясь запомнить каждую, самую мелкую, деталь, чтобы лицо королевы навсегда отпечаталось в памяти. Вряд ли он когда-нибудь ещё увидит ее, даже на портрете. Потом он погасил фонарь и вышел из комнаты. В коридоре его ждала поджарая фигура Тени, ее совиные глаза золотились в потемках.
— Идем, — просто сказала она, — госпожа передала тебе форму королевского гвардейца. Приведешь себя в порядок, и пойдем. Я отведу.
***
Все, что было потом, оседало в памяти неровными кусками. Как будто кто-то в гневе разорвал письмо, высоко подбрасывая клочки бумаги, и они, крутясь, переворачиваясь, оседают на пол, один за другим. Каждый обрывок — воспоминание, въевшееся в память, словно чернение в серебро.
Вот он моется — быстро, на скорую руку, в большом тазу. Жесткая губка оставляет на коже красные полосы, но это лучше, чем вонючая грязь, которой он, кажется, пропитался за время пребывания в королевских подземельях.
Вот кое-как натягивает мундир королевского гвардейца. Темно-зеленый и немного узкий в плечах. Золотистые глаза Тени понимающе мерцают во тьме.
— Попроси у госпожи вытяжку из мартовской травки, — голос охрип от волнения. Но разве можно волноваться? Нельзя, иначе не будет сил. А они, силы, ещё пригодятся.
Потом они неслышно, через черный ход, покидают дом королевской фаворитки. Дом, где Итан наконец встретился с матерью. И, хоть встреча эта произошла совсем не так, как он мечтал, она оставляет золотисто-светлую, точно солнечный луч, полоску среди корчащихся теней воспоминаний. Шагая в ночи по булыжной мостовой, Итан механически ощупывает карман, куда насыпал пилюлей.
— Так, — инструктирует Тень, — пароль у них — «здравия королю». По крайней мере, так они тебя спокойно пропустят внутрь… А дальше уж… Как получится. Я вряд ли смогу помочь. Госпожа не велела вмешиваться.
— Я понял, — Итан кивает, — думаю, управлюсь. Я найду Вельмину, а потом превращусь в дракона, и мы улетим. Больше в Аривьене нас не будет.
— Не зарекайся, — хмыкает Тень, — Старица может такое выплести, что и не придумаешь.
— Согласен, — Итан даже улыбается.
Здесь трудно не согласиться.
Где-то через полчаса они уже близки к окраине города. Здесь меньше фонарей, больше липкой тьмы и вязкой грязи под ногами, недавно прошел дождь. Тень замедляет шаг, указывая на двухэтажный дом с большим чердачным окном. В двух нижних окнах горит свет, но они завешены плотными шторами.
— Сколько их там, не знаешь?
— Не знаю. Но, думаю, Боги на твоей стороне… Тебя ведь там не ждут.
Воспоминания ложатся, точно хлопья пепла от пожара. И вот уже Тень растворилась в густом мраке, и сам Итан поднялся по ступенькам и стучится в запертую дверь. Он сперва разыщет Вельмину, чтобы ничто не угрожало ее жизни, а потом… И рука тянется к карману с катализатором.
— Кого принесло? — раздается из-за двери голос.
— Здравия королю, — отвечает Итан, чувствуя, как невольно сжимаются кулаки.
Раздается скрежет ключа в замке, дверь открывается — на пороге стоит молодой тщедушный гвардеец. Вернее, переодетый гвардеец, потому что все здесь присутствующие — люди его высочества Пакриона. Однако, в одном Тень права: его здесь не ждали, и это — залог успеха.
— Высочество прислал? — тощий парень отступает вглубь дома, пропуская Итана.
— Прислал.
Он осматривается, видит, что в ближайшей комнате горит свет, но при этом пока что ни следа Вельмины. Откуда-то доносится хохот и мужские голоса.
— Ха, высочество что, думает, что нас мало? Ну, проходи. Пятым будешь. Мы-то с малышкой уже поигрались. Даже руки связать пришлось, царапалась как кошка.
Итан замирает. И даже не сразу понимает, что перед глазами стремительно темнеет. А в ушах все еще звучит так небрежно оброненное — даже руки пришлось связать.
И в этот миг в груди рождается острая, но такая знакомая боль. Это ведь уже было с ним, много раз… Только раньше для этого требовался катализатор. А теперь он не нужен, хватило того жгучего страха за Вельмину, перевитого яростью и сумасшедшей злостью.
